В последней серии итогов я пробую рассуждать о новой музыкальной индустриализации, диалектике простоты и, конечно, обо всем том, что куда-то пропало в ушедшем году.
1.
Кажется, я знаю, какой у меня самый любимый сюжет. Назову его — столкновение с реальностью. Знаете, как у Филипа Дика, например, скромный увалень решает дернуть шнурок выключателя, а там вместо шнурка — кнопка. В книге Альберта Голдмана о Ленноне целые страницы посвящены описанию того, как юный Джон часами всматривался в себя в зеркале, плохое зрение было ему порукой, в зеркале он видел сотни самых разных образов, но только не самого себя. Я думаю об искажениях, всем том, что составляет основу нашего восприятия. Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно. — пишет исчезнувший будто не было писатель Добычин в своем единственном на всех нас романе. И я тоже думаю об этом. Мне нравится иногда встречаться с ним в уютном брянском радио, которого, конечно, никогда не существовало.
Почти всю музыку, которую мы слышим, мы слышим неправильно. Все это связано с достоверностью (полнотой) музыкальной информации, которые наш мозг получает из наших ушей. Так выходит, что напрямую на нее влияет такой параметр, как разрешающая способность источника звука, чем выше, тем лучше. Показатель этот может быть описан довольно точно, и характеризуется он наличием тех или иных искажений. В какой-то момент истории развития технологий нашелся удивительный феномен для обмана мозга малыми средствами: добавив небольшой акцент на высоких частотах, мы получаем мнимое высокое разрешение, так качество звука стало доступно широким массам людей. Псевдовысокое, конечно. Потому что к натуральному звучанию все это, конечно, не имеет отношения.
Так мой собственный любимый сюжет разыгрывается с каждым из нас. Ну, как минимум, с тем, кто слушает что-то в своих наушниках. Я говорю об этом без желания приблизить нас к подлинной реальности, от которой мы все дальше не только потому, что мы не можем теперь знать истинное звучание музыки, которую слушаем так или иначе искаженной, и не только потому, что между нами и миром стоит поисковая строка нашего интернет-обозревателя. Вполне возможно, что искажения — необходимый компромисс для выживания в том числе совсем малых неустойчивых форм искусства и жизни. Технология уравняла всех. Все стало индустрией и даже независимая музыка играет по тем же децерализованным принципам. Текущее состояние музыки — это растянутый во времени ноябрь, как нынешняя зима в средней полосе, без снега, без свершений. Мы привыкаем к искажениям — и далее они формируют нас.
2.
Поговорим о правилах индустрии. Какие это правила? Давно известные и вполне понятные, т.к. они давно опробованы на главном из сегодняшних искусств — кино, я бы назвал их сторителлинговыми. Суть их очень проста: любое сообщение должно быть в движении, любая статика признается опасной. Парадоксально, но факт: остановившись, музыкальная индустрия продолжает отрицать любое безветрие. Я бы назвал прошедший год снявшим все возможные противостояния — или, если брать во внимание лучшее за год, придавшим музыке пристрастие к изначальной простоте. Как и всё в нашем мире сегодня, эту простоту мы даже можем измерить математически: в начале января итальянские ученые опубликовали исследование последовательности нот 20 000 мелодий за последние 400 лет, в котором пришли к выводу, что вся современная музыка, даже классическая и джазовая, становится менее сложной и более предсказуемой. Впрочем, может ли быть иначе, если стремиться постоянно продлевать эффект домино в попытке не дать ему сложить всю собранную конструкцию окончательно. Таким образом, индустрия, наверное, стала равной самой себе — бесконечно длящееся движение из релизных пятниц и конкуренции продуктом. У этих актеров меняются лишь маски. Технологии стерли границы, в общем, наверное, нет большой разницы в том, что западная музыка продолжает пережевывать ковид, а у нас сколько-нибудь интересной музыки почти не было. Повторяется и другой любимый мой сюжет все уже настоящее возвращается, как будто бы русская музыка самой первой в мире (но на самом деле, вновь) оказалась в пустоте, как герои того самого романа.
3.
В этом году как-то не задалось с открытиями, признаюсь, их не было. Все это вопреки тому, что я послушал гораздо больше новой музыки (на 14%, согласно Last FM).
Несмотря на то, что я пытаюсь секвестировать всё рекомендательное, чтобы слушать меньше, я каждый раз сталкиваюсь с чувством, что я что-то упускаю, так индустрия подчиняет себе и меня. Я думаю, почему ей стало легче это делать, и нахожу ответ, что в какой-то момент я (как и все, на самом деле) поддался устранению человеческого в деле поиска нового. В человеке проще разочароваться, я почти перестал читать музыкальных блогеров (особенно в телеграме), отписался от маститых музыкальных журналистов, почти перестал смотреть прессу, ограничиваясь агрегаторами вроде AOTY и старыми тематическими блогспотами (да, они еще живы). Я сопротивляюсь этому обозначаемому движению молоха индустрии, но это не примиряет меня с желанием что-то хорошее найти. Именно так я снова полюбил панк. Мне кажется, любой микромир (а нынешний панк именно такой) гораздо устойчивее, микролейблы переиздают хорошие пластинки по кругу — и так совсем не трудно быть уверенным в выборе. И, кстати, о лейблах: еще несколько лет назад я полагал, что их экспертиза будет противостоять напору алгоритмических лент, я ошибался, современные лейблы возглавили повальную индустриализацию. В одной только России с 2022 года появилось как минимум 5 новых мейнстримных лейблов: и у них все настолько хорошо, что одного из них, как говорят, уже планирует покупать Сбер. Отвечает ли это на ваш запрос видеть главную страницу с новыми релизами Яндекс.Музыки и музыкальные обзоры в оставшейся прессе немного другими — конечно, нет. Любая неудовлетворенность только на руку индустрии, но не нам с вами.
4.
2024‑й, кажется, снял с повестки дня тему альтернативных стримингов. Почти, как мне кажется, решился вопрос о закрытии Tidal, в России его не было, но зато он был в Аргентине и Турции, странах, где виртуально прописаны многие отечественные аудиофилы. Не полетел стартап Nina, задумывавшийся как радикальный противовес Bandcamp с хронологической лентой и фокусом на экспериментальной музыке. У последнего, впрочем, тоже не все гладко, еще в прошлом году BC сменил команду редакторов и почти полностью пересобрал свое главное достижение — медиа Bandcamp Daily, провозгласив, что будет фокусироваться на более мейнстримных вещах. Чтобы почувствовать отличия, прочтите их новую подборку эмбиента, например. Так лучшая (человеческая) рекомендательная система, кажется, тоже умерла. Меломан оказался в радикальном одиночестве. Отечественный уж точно, хотя бы потому, что он не имеет альтернатив: нет качественной музыкальной прессы, нет интересных авторов (меня можете отнести сюда же), нет независимой сцены и магазинов, но наравне с этим есть, возможно, лучший в мире рекомендательный продукт. Проблема в том, что алгоритм этот пока не может посчитать правильно количество букв «л» в слове «параллельный».
5.
Из прессы пропали традиционные топы. А те, что находятся, как будто бы воспроизводят чей-то чужой нарратив. Настолько ли важен для современного русского контекста альбом Charli XCX? Или новый альбом дочери пресвитерианского пастора, о котором сообщили почти все телеграм-каналы, которые занимаются простым переводом западной прессы. Я против изоляции, но я воспринимаю это как проблему, видимо, не только я. В начале года об отсутствии национального контекста высказались отраслевые журналисты федеральных изданий (1, 2, 3). Понятно, что в своих высказываниях они винили индустрию — логично, с одной стороны. Но индустрия и не должна быть заинтересована в новизне, мне кажется, чтобы спасаться ей нужны проверенные ходы, поэтому в качестве новых домино (если продолжать мою аналогию) ей проще найти новых китайских электронщиков, вьетнамских панков или русских арт-дизайнеров, рынок для нее в этом смысле неисчерпаем, поскольку его, скажем прямо, иерархичность из сегодняшнего дня более чем очевидна. Здешняя же индустрия легко воскресит очередную группу Колдуны, буквально воспроизводя учение Федорова об общем деле. Является ли это все причиной для отсутствия национального культурного контекста? Конечно, нет. Потеряв однажды культурную журналистику, мы потеряли и необходимые слова, наши кухни опустели. И только по-прежнему синим цветком горит газ. Поэтому вопросы уважаемых коллег из отраслевых СМИ я бы адресовал и им самим тоже.
6.
Что я точно потерял в этом году, так это чувство восхищения. Я перестал удивляться. Индустриализация делает любой процесс рутинным, а вместе с ним, наверное, убирает и восторг, раньше мы следили за волнами новых артистов, как правило, они возрождали какой-то жанр, пропитывая его своей молодостью, но сейчас неясно, кого могут умыть эти волны, ведь каждый из нас остался в одиночестве собственных искажений. Вспомним великое от (псевдо-)Добычина: «Народ забился в свои углы и каморы, запер двери, задернул занавески, чтобы в тишине пережить изменение своей жизни». В конце концов очень легко найти несколько прекрасных крупиц из миллионных тонн контента для каждого, поэтому новое — это не то, к чему может стремиться индустриализированная музыка сегодня, к сожалению. И вместе с тем музыка не может подобно кино постоянно заставлять слушателя идентифицировать себя и сопереживать, в ней нет узнавания как фактора, это более чистый вид искусства. Поэтому мы делаем ее утилитарной, составляем плейлисты для сна и пробуждения, прогулок и занятий спортом, встреч и дискотек. И т.д. и т.п.. Все это напоминает распорядок дня одинокого человека из цикла Виктора Пивоварова. Раньше казалось, что достаточно открыть дверь балкона и свежий воздух проветрит комнату, но если эта комната находится на границе миров, наверное, остаётся мечтать о космосе. Или о друге.
7.
За шахматную корону в этом году сражались китаец Дин Лижень и индиец Гукеш Доммараджу. Я наблюдал за их поединком, думая о том, что любая игра в листоманию (составление ежегодных топов) очень похожа на шахматы. Два человека двигают фигуры по-своему, а вместе с этими двумя их двигает и каждый заинтересованный. Мне можно возвразить: шахматная партия — расписанный ритуал дебютов и эндшпилей, по-хорошему, любое развитие фигур тем или иным образом повторяет когда-то уже сказанное, поэтому побеждают теоретики, такие, как Гукеш. Но мир почему-то болел за Дина. Каждый играющий в листоманию пытается найти самое простое и человеческое. Это можно назвать поиском стиля, пусть даже каждый ход расписан наперед. Наверное, только так и можно смотреть в будущее. С надеждой. Проиграв, Дин, мне кажется, одержал победу над собственной депрессией, мучавшей его почти год или больше. Мы не можем разрушить индустрию, мы играем по ее правилам, но мы можем найти способы существовать в ней, оставаясь верными мечте о лучшем. Мне хочется, чтобы каждый лист был похож на сказку. Я много в этом тексте говорю о завершении, потерях или конце, но знаете, что спасает меня? Мне хочется верить, что любые языковые игры неслучайны, а ведь «конец» и «начало» слова одного корня.
8.
5 января Шон Адамс из DiS прислал алармистское письмо о необходимости спасать музыку прямо сейчас. Пока 2050‑й не наступил. Он предложил 25 идей для этого. Я думаю, что в нашей ситуации могло бы сработать не так уж много из того, что он предлагает, но и этого будет достаточно для каких-то изменений. Всего две вещи: давайте сообща тренировать алгоритмы стримингов, лайкать хорошие альбомы (если они есть) и покупать мерч, во-первых, и, во-вторых, поддерживать качественную культурную журналистику. Давайте развесим на бельевой веревке рая, свисающей над нами, самое лучшее, что есть в нас.
–картины: Рикардо Гуасско
