Большой разговор Антоном Ефимовым и Евгенией Сивковой из московской группы Der Fin­ger об альбоме LE CINQUE STAGIONI, о том, как прошла его презентация в Екатеринбурге, а также принципах создания их импровизаций.

* * *

Первое мое впечатление о Der Fin­ger – передо мной очень замкнутый, устроенный по своим законам организм, цельный и хрупкий, который при малейшем соприкосновении может сломаться. Это так? Насколько вы вообще открыты миру, подвержены влияниям?

Евгения Сивкова: В силу того, что я вообще плохо понимаю значение слов «открыты миру», то, наверное, мы закрыты миру. Влияния – им, думаю, все подвержены? Я вот часто в начале игры подстраиваюсь под зачин Антона. Дальше уже там взаимодействие какое-то разное. Влияет вдвоем мы или втроем, конечно. Перехватываю идеи, звучание. Поскольку на мне барабаны, то, наверно, я больше отвечаю за форму.

Антон Ефимов: Ну, учитывая, что мы существуем как группа уже почти 7 лет, и выпустили более 20 записей – наверное, организм не такой-то уж и хрупкий. Что цельный, немного по своим законам и замкнуто – возможно. Например, люди часто думают, что если мы импровизируем, значит мы что-то вроде джем-банды, и с нами можно вместе поджемить, но нам очень в редких случаях это интересно. Влияниям, наверное, все подвержены, но мы сознательно, собственно никаких рамок себе не устанавливаем.

Расскажите о презентации нового альбома в Екатеринбурге. Это была импровизация, как обычно, или вы играли заранее подготовленный материал? Как реагировала публика?

Е. С.: У нас всегда импровизация, исключений не бывает.

А.Е.: Собственно, эта история началась больше года назад, когда руководители детского коллектива современного танца «Ойкумена» из Екатеринбурга самостоятельно нашли в сети нашу музыку и решили использовать ее в своем спектакле. Весной 2018-го была премьера спектакля «…И слезы станут снегом», который представлял собой перформанс современного танца, исполняемый девочками в возрасте 12–15 лет в основном под треки с нашего альбома Schwar­zloewe (2013), потом его опять показывали в декабре. Видео оттуда они пока не публиковали, но в их группе Вконтакте много ярких фотографий с этого спектакля. Мы переписывались с одним из их руководителей, Владиславом Балиным, он пригласил нас сыграть и живой концерт у них — уже совместно с выступлением их взрослой труппы под названием “Труппа анатомического”. Как раз к этому времени подоспел выход нового альбома Le cinque sta­gioni, собственно, и мы решили сделать на сцене «Центра Современной Драмы» Екатеринбурга концерт как презентацию альбома. Несмотря на это, наша игра была, как обычно, полностью импровизированной, но мы, конечно, взаимодействовали с танцорами на сцене — Владиславом Балиным, Анастасией Радченко и Александром Шевелевым. Их Труппа анатомического подготовила пять танцевальных выходов по этапам алхимических превращений (нигредо, альбедо, рубедо, и т.д.) между которыми мы использовали видеопроекцию из короткометражных фильмов Яна Шванкмайера. В итоге получилось почти полтора часа непрерывного действа — это был, наверное, самый длинный концерт, который мы играли. Там делали видеосъемку и писали звук, так что, надеемся, скоро опубликуем полное видео этого концерта.

Как возникает ваша музыка? Много ли зависит от места? Настроения? Что влияет? Как происходит подготовка и запись?

Е.С.: Подготовка, наверное, это когда каждый решает, какие у него будут инструменты. Вероятно, это как-то связано с настроением. Потом мы встречаемся, обсуждаем что-нибудь вообще не связанное с музыкой, а потом садимся играть. Иногда решаем «понойзить» или «поколбасить». Правда, это может закончиться как угодно. Лично у меня есть места, где мне играть не очень уютно, и я себя чувствую скованно. Но всё равно играю, стараюсь это побороть. Вообще, репетиции и концерты и сами по себе тоже влияют на состояние, прибавляют сил и вдохновения.

Прочел, что вы не сильно гонитесь за качеством записи. Иногда музыка записывается на диктофон. Качество действительно мало вас заботит? Почему?

E.C.: Ну, главное, чтобы ясность была. Очень часто работа звукача только портит ясность звучания. А бывает и наоборот — это к Суднику (Николай Судник делал для Der Fin­ger запись, сведение и мастеринг альбомов Bes­tiar­i­um II: Schlange и Bes­tiar­i­um IV: Seeigel – В.П.)

А.Е.: Да, в последнее время большинство записей были уже студийными, записывали либо в Москве на San­chil­lo Vin­tage Records, либо у Николая Судника в Петербурге. Но скоро выйдет в свет еще один альбом, Medi­zin, более нойзовый и записанный на репбазе на диктофон, как и ранние наши записи. «Качество» в данном случае понятие очень относительное – выпускать записи, звук которых нам бы не нравился, мы бы не стали. Мне, наоборот, часто не нравятся вылизанные и отполированные записи, где моему уху не за что зацепиться, а самые сырые варианты нередко звучат наилучшим образом.

Сведений о Der Fin­ger в сети совсем мало. Одни и те же описания кочуют из текста в текст. 

А.Е.: Одни и те же описания кочуют больше оттого, что нам лень их обновлять, и сложно самим формулировать про свою же музыку. Обычно хорошие обороты берем из радиопередач Дмитрия Петровича Ухова, которые он посвящает нашим альбомам, мне кажется, с его опытом и знанием музыкального контекста он наиболее точно формулирует. Про последний альбом он сказал: «Они определенно оккупировали автономную территорию где-то между индустриальным пост-роком и радикальным свободным джазом. Им бы подошло определение dark jazz, если бы оно уже не устарело со своим мрачным жужжанием и смертельной серьезностью»,  а про нас собственно: «Оба окончили МФТИ и выделяются из авангардной рок-эстетики рационально-позитивистским подходом к экзистенциальной природе незапрограммированной свободной импровизации». Не в бровь, а в глаз, по-моему! Также очень интересные рецензии на наши записи традиционно делает и Леонид Аускерн, который ведет минский журнал «Джаз-квадрат».

Расскажите, как все начиналось? Как произошло ваше знакомство? Чуть больше известно о Жене, что она из музыкальной семьи и т.д. Антон, расскажи о своем образовании, воспитании, твоя семья тоже музыкальная?

А.Е.: В детстве-молодости я музыкой не занимался (кроме очень рудиментарных попыток бренчать на гитаре), только слушал – сначала классический рок-набор (Bea­t­les, Stones, Pink Floyd, Led Zep­pelin, Vel­vet Under­ground), потом уже вещи типа Son­ic Youth.. Родился в Алма-Ате, учился в Республиканская физмат-школе, потом в МФТИ… Что-то начал делать в плане музыки только в 2007 году – сначала сам экспериментировал с кусками записей на компьютере, потом примерно одновременно присоединился к двум разным историям – группе вокруг известного гитариста (а так же психолога и философа) Андрея Сучилина (До-Мажор, Логика Коллектива) и коллективу московской фракции Волшебная одноклеточная музыка Солнцецветов (ВОМ‑4). С Андреем Сучилиным и его друзьями (среди которых были и Алексей Борисов, Дмитрий Шумилов, Володя Белов, Александр Костарев, Федор Амиров, Павел Шевелев и многие-многие другие) я нередко играл на его концертах, которые в основном были полной импровизацией, практически до его трагической смерти летом 2018 г в Португалии. Несколько раз к этим действам присоединялась и Женя. Сейчас продолжаю иногда что-то делать с его соратниками, в частности разбирать его архив видео- и аудиозаписей.

ВОМ‑4 – это был проект совершенно перпендикулярный. Смысл ВОМ-группы в том, что, по сути, все музыканты играют одну ноту (минут 40, а лучше часа два), что в свою очередь, при правильном состоянии и исполнении, оказывается чрезвычайно захватывающим действом. ВОМ-групп одновременно существовало несколько – в Минске, Москве, Питере. В 2008‑м мы успели записать 3 альбома и сыграть с Дамо Судзуки из Can в четырех городах и с Рисом Чэтемом в ДОМе. Потом Кривуля вернулся в Минск и ВОМ-деятельность пошла на спад. Паша Сучков ненадолго присоединялся к группе WRIST, потом предложил и мне с ними поиграть, собственно, когда был первый их концерт с моим участием в ноябре 2010 г — на сцене мы и познакомились с Женей, которую туда тоже позвали поиграть. В этой группе мы играли вместе больше года, записали и выпустили «дрон-джазовый» альбом, потом группа начала разваливаться, и у нас с Женей возникло желание поиграть вдвоем что-то более спонтанное и свободное, причем я решил играть на басу, кроме гитары, а Женя – на барабанах. Так и родился Der Fin­ger, 31 марта 2012 года мы собрались на репетицию, записи с которой вошли и в первый наш альбом (двойной мини-CD). Так все и началось, и продолжается до сих пор.

А Scoffer­lane, что с ними?

Е.С.: Scoffer­lane — развалился, Матвей переехал в Штаты. Играю с мамой дуэтом.

А.Е.: Мы, кстати, с Пашей Моночуваком устраивали некоторый реюнион Волшебной Одноклеточной Музыки в 2017 году, сыграли несколько крутых концертов, с тех пор на этом фронте пока опять затишье.

Der Fin­ger больше известен на Западе, чем у нас в стране, это так? У вас есть объяснение почему? Насколько замкнуто сообщество русских джазовых и импровизационных музыкантов?

E.С.: Ну нет. К нам слово «джаз» как-то вообще плохо относится…

А.Е.: Я бы не сказал, что мы более известны на Западе, может, сейчас, с выходом нашего альбома на итальянском лейбле Toten Schwan Records мы там станем чуть более известны.

Мне кажется, мы находимся как-то немного в стороне от существующей московской сцены импров-музыки и всего такого, хотя хорошо знакомы со многими ее участниками. С другой стороны, мы довольно открыты разным предложениям о концертах, конечно, тем, что нам нравятся. Часто нас лучше воспринимают не в музыкальной тусовке, а художники, киношники, танцевально-театральные деятели искусств. Так мы играли на открытии выставок на Арт-плее и в питерском Музее Стрит-арта, на Канском видеофестивале, в совместном танцевально-музыкальном действе в Екатеринбурге, о котором я рассказывал уже, озвучивании немого кино и т.д. Да и такие вещи часто интереснее, чем обычные клубные концерты, формат которых, на мой взгляд, постепенно загибается.

По музыке, Женя права, мне кажется, большинство наших записей к джазу имеют очень слабое отношение. Просто все привыкли, что раз есть саксофон – то это джаз, а электрогитара – рок, а если и то и другое – будет джаз-рок, хотя обычно этот термин к совершенно другой музыке применяют.

Новый альбом. Действительно ли важно знать литературный источник, чтобы «войти» в альбом? Зачем вообще эта игра с литературной основой, в какой роли тут выступает «слово», «сюжет», «эпиграф». Как это должно в идеале работать?

Е.С.: Я вот вообще не знаю нашего, так называемого, литературного источника.

А.Е.: А я бы каждому порекомендовал прочесть и трилогию Уилсона Иллюминатус! и другие его книги. Лучше это делать, конечно, слушая наш альбом, но и без книги альбом будет работать. Также рекомендую внимательно изучить обложку альбома, и внутреннюю часть CD диска. Те, кто разгадают, как это все связано с притчей, музыкой и названиями треков – пишите нам и вы получите специальный приз от Der Fin­ger!

Кстати, про обложки. Кто художник. Как художественное оформление связано с литературным сюжетом и собственно музыкой?

E.C.: Художник — я. Что касается, например, Бестиариумов, то там всё очевидно, по-моему. То же касается и сюжетов. В новом альбоме это символическое изображение пяти иллюминатских времён года. Обычно как-то так. Иногда, может быть, нет очевидной связи, тогда, наверно, есть какая-то интуитивная, не знаю. Я часто просто рассматриваю работы Дюрера, когда хочу понять, что можно изобразить. Иногда не только он. С временами года смотрела Арчимбольдо… Иногда бывает просто нарисуешь, потом альбом запишешь, и одно к другому подходит.

Обычно всё такое чёрно-белое, потому что нас, как правило, двое, эм и жэ, инь-ян и вот это вот всё.

И все-таки, почему Уилсон? Почему иллюминаты? Откуда интерес к этой тематике?

Е.С.: У нас количество треков превысило количество «стандартных» времён года.

A.E.: Да, мы планировали сделать альбом «Времена года», но треков получилось пять — и все хорошие. Тогда я вспомнил про иллюминатский календарь, немецкие названия их 5 времен года, каждое из которых длится 73 дня, очень хорошо подошли к музыке. Кроме того, в них заложены принципы циклического развития любых процессов. Мне всегда нравились книги Уилсона и художественные, и не совсем, и дело не в самих иллюминатах, а в том, что можно, отталкиваясь от этих историй и теорий заговора, сказать о нашей реальности и ее восприятии.

Каков вообще порог входа в понимание импровизационной музыки? Или это понимание возможно на уровне чувств и только чувств? Важно ли знать устройство музыкального ряда, строй, акценты, модальность и т.д.?

A.E.: Мне кажется, особого «порога входа» в импров-музыку не должно быть, особенно для слушателя, да и в любую другую, если музыка крутая. Я и сам не особо силен в теории музыки, но когда слушаю, например, Шенберга, ощущаю очень четко выраженную мысль.

Я посмотрел ваши аудиозаписи в вк. В них только ваша музыка. Какая музыка вам нравится, кроме вашей? Есть такая?

Е.С.: У меня не только наша! Ах-ха-ха, да мы только как родились, так и слушаем нашу музыку и больше никакую.

А.Е.: Ну вк я реже использую для музыки.. Айпод, на котором обычно слушаю, загружен самой разной музыкой, от Black Flag до Шостаковича, но джаза среди нее не так много, пожалуй. Например, в вопросе «Оззи или Дио?» мы с Женей единодушны – только Оззи! Ходили тут на Black Sab­bath, когда они приезжали, и на Motor­head тоже. На Игги Попа вот еще.

Чем живет Der Fin­ger, когда не занимается музыкальной деятельностью и не играет концерты? 

А.Е.: Я занимаюсь научной деятельностью, разрабатываю новые методы трехмерной зондовой микроскопии для изучения биологических наноструктур. Кстати, на тему совмещения музыки и науки, в позапрошлом году мы вместе с Костей Мочаловым, лидером группы Dis­en Gage, делали такой документальный фильм Hybrid State, где вживую импровизировали и записывали музыку прямо в лаборатории и одновременно вели эксперименты. Он есть на YouTube, там можно посмотреть, как это выглядит.

Е.С.: Я также занимаюсь наукой. Моделированием выметания космической пыли из галактики давлением излучения звезд в Институте астрономии РАН. А еще я люблю шить и спать.

–Виктор Пучков, фото предоставлены группой