Китай похож на подогретый воск, налипающий и плавящийся. Это начинаешь понимать в тишайшем терминале пекинского аэропорта. Воск разливается кипящей жижей раскаленного воздуха, смога, запахов традиционной и полутрадиционной пищи, в растекающихся в улыбке лицах, в их ломаном английском, быстрых движениях. Воск китайской энергии проходит сквозь тебя на Шелковом рынке, в процессе торга за поддельные брендовые джинсы, в словах продавщицы «ты хочешь меня?», в руках затягивающих тебя в их павильоны, в грязных переулках улицы Ву-фу-дзин, усеянных ночлежками, экскрементами и усталыми телами. Воск становится частью тебя, когда ты вместе с тысячами других поднимаешься в мавзолей Мао и через стекло видишь его желтое кукольное лицо.

Мы сидим за столом на российском стенде в одном из трех павильонов Пекинской книжной выставки-ярмарки. Собственно, выставка – это причина, по которой я попал в Китай: здесь с минуты на минуту начнется презентация второго сборника молодых авторов, изданного в рамках международной программы премии Дебют. ВП, кажется, разочарован. По его словам, мы приехали в Китай гораздо больше китайцами, чем все здешние китайцы. В целом, я с ним согласен. В Китае ты не чувствуешь резкой перемены условий, быта и даже языка. Вокруг сплошной новодел и никакого намека на историю. Скоростные хайвеи со справляющими по периметру нужду водителями. Всеобщее роение. Мы ждем от Китая силы цивилизации, а видим те же сонные лица, роение и… обреченность, что ли… ВП брезгливо отзывается о китайцах. Он упускает, по-моему, главное – воск. Я хочу сказать ему об этом, но почему-то молчу. Наш стенд убог и беден. Скорее всего, разворован еще до приезда сюда, так думаю я. На фоне всей этой убогости наши сборники смотрятся более чем достойно, впрочем, учитывая фирменную китайскую плутоватость, нас всех терзают сомнения по поводу качества перевода. Впрочем, рассказы наших новых знакомых, проведших не один год в Пекине, успокаивают нас – читать нас вряд ли будут, по одной простой причине – у китайцев нет моды на чтение, такой восковой фигуры к ним еще не привезли, зато этот их жирный, питательный и почти пчелиный воск, воск их существа, отливает нам славные копии – швейцарские часы для авиаторов Брейтлинг за 70 юаней, шелковые балетки Тодс для жены за 100, точный слепок с айпода нано за 50 юаней и 50 фэней.

Я ехал в Китай без особых мыслей, я знал, что там должны водиться драконы. И встретил одного на площади с самым оригинальным в мире названием – The Palace, он полз по самому большому в мире цифровому экрану. Когда-то они были царями вод в Поднебесной, а теперь и они оцифрованы. Китайцы любят молчать о главном. На вопросы о коммунизме, детях, любви, наконец, они просто не находят слов, и даже как будто бы обижаются, что ты этим интересуешься. Для них этого нет, это размыто, или – правильнее – залито. Воском. Который сам по себе – лишь средство, пустой знак, заместивший смысл и символику. Пустота пекинских достопримечательностей именно об этом и кричит.

Когда мы сходим со ступеней мавзолея Мао и ступаем на самую большую площадь в мире, ту самую, на которой в 89‑м лилась кровь наших сверстников, я чувствую, что также заражен воском. Китай – это то зеркало, в которое нужно посмотреться всем. Смерть оригинальности – это не китайский недуг недоразвтости, это наша общая болезнь. Это — трупы. О, да, это верно, ведь китайцы все правильно поняли: когда Трипитака с Сунь У‑Куном подходят к последнему морю перед встречей с Буддой, садятся в лодку с перевозчиком, то первое, что видит смертный монах — это свой труп, отплывающий к берегу. Что такое? — спрашивает он у обезьяньего короля. Не волнуйтесь, учитель, все нормально, — отвечает У‑Кун и улыбается.

–В.П.