Немного о том, почему коллективный автор все-таки есть, и почему русская литература, наверное, жива.
* * *
Ее локон качается, независимость его от нее, его движет струйка воздуха в душном вагоне, радуешься правильности занятого ей места, тому острову свежести, что отошел сидящему напротив человеку. Мое внимание, складки ее одежды, за все время ее глаза ни разу не поднимаются, не отрываются, предпочитают наблюдению работу скольжения по экрану. Эдуард Вениаминович Лимонов говорит в моих ушах о подлинной жизни, которую он видел, которую, впрочем, он назвал романом. Пока локон любится с ветром, ее подушечка отпальцовывает фотографии из отзывов. Подлинную русскую жизнь можно изучать по ним. Если не обращать внимания на китайские товары в центре этих снимков, коробки и почтовые наклейки, то есть если смотреть на них инверсивно ее взгляду, то на одно или два мгновения можно стать писателем Лимоновым — и увидеть все. Покрывала мебели, обязательную бахрому, обтянутые животы, руки, узкие зеркала, маленькие кухни, улыбки детей, тапочки, клеенки на столах, лодыжки.
Мы привыкли читать в книгах о тоске без интереса. Полирующие премии писатели рассказывают нам о тонущем в ожидании, требующем оправдания или даже памяти. Но ни у одного из них нет размаха русского отзыва, нет интереса, а значит, видимо, и жизни.
Есть глупая, в общем, установка, связывающая Россию с “дешево и плохо”. Это неверно. И не было верно никогда. Как ее пространство прочитывается выносимой дорогой, так и ее движение уравнивается желанием улучшения. Мы читаем: укоротить, перепаять, подклеить, перепрошить, допилить. Сапоги старшей сестры повсюду. Мы надеваем на себя Россию, и она нам велика, просторна, не по размеру как будто, как с ней быть? Где-то в этих комнатах, кухнях, кузнях деньги переплавляются в слова. Мы привыкли искать персонификацию русского текста, выразителя, сказителя, Бояна. Но нужен ли он на нашу собственную дорогу? Русская романтика трижды переживала смерть автора и всякий раз отскакивала, будучи очень молодой в целом культурой, едва ли намного более старшей, допустим, американской, мы выигрывали и продолжаем выигрывать в сложности организации носимого смысла. Потому что смысл в ношении великих, превосходящих нас вещей есть всегда.
Картина Виктора Браунера, вероятно, самый близкий визуальный образ мира русского отзыва
Я уверен в самостоятельной ценности поэтики русского отзыва, русского специализированого форума и русского чата. Ассимиляция с китайского культурой неслучайна: русский современный отзыв — это китайские пиньхуа, сказания об удивительном, тысячелетия спустя мы поймем это, если сохранится язык, а он сохранится, я тоже в это верю.
Приключения ее локона и пальца, мои попытки узнать, отчего левый наушник со временем начинает звучать глуше. Именно левый. Всегда. Не уверен, по науке ли этот ответ, но он мне нравится: левое ухо выделяет больше серы, оттого левый наушник засоряется быстрее. Так пишут на форуме, неизвестный русский писатель всегда новой и живой книги. Мысль чувствует ветер, значит почти всю музыку на стереоэффекте, на всей широте сцены, на всех наших арматурных мы слышим не так, как нужно? Разве не поэтому виртуализация (подмешивание в правый канал сигнала из левого и наоборот) улучшает качество? И не поэтому ли глохнет со временем левая идея? До тех самых пор, пока не растворит перекись водорода или спирт остатки серы, серости, середины.
Вечером, когда стало темно, я увидел, что звезд очень много и что у них есть лучи. Я стал думать о том, что до этого все, что я видел, я видел неправильно.
Это Добычин, вы знаете. Все уже было, все, кроме Льва Толстого. Мысли цепляются за локоны и пальцы, как слова в книге Ротикова о голубом Петербурге. Но еще не было и Книги воды. Как и акцентов на мидбас.
–Виктор Пучков, фото: Гига Топурия