Это дол­жен быть роман о долж­ни­ке, о том, как он муча­ет­ся сво­им дол­гом, слу­чай­ным, забы­тым. Долг как трав­ма, как узна­ва­ние, как уни­что­же­ние. Долг, кото­рый уже и забыт кре­ди­то­ром, но само его нали­чие, его неопла­чен­ность отби­ра­ет еще боль­ше. Такой это дол­жен был быть роман. Шикар­ная кни­га. Пост­ка­та­стро­фа, ауээ.

Это­му обсто­я­тель­ству меша­ет какая-то едва уло­ви­мая, но тем не менее столь явная и оче­вид­ная мелочь, та самая, кото­рая отли­ча­ет сукро­ви­цу от кро­ви. Кто тут смот­ря­щий? Нет ведь отве­та; навер­ное, так выгля­дит иде­аль­ный поря­док, дар, кото­рый риф­му­ет­ся с Пастер­на­ком, и про­ще все­го согла­сить­ся, не осуж­дал, не читаю. Смот­ря­щий здесь кни­га, она стро­ит шерен­ги слов, она же кус­ку­ет отзы­вы, она же пре­крас­ные люди сре­ди нас.

Я читал Памя­ти Памя­ти весь год, бро­сал, начи­нал, про­дол­жал, не смот­рел ничьих кри­тик, я дво­ил­ся, и эта задво­ен­ность, про­пи­сан­ная назва­ни­ем, долж­на, пожа­луй, и счи­тать­ся здесь самой глав­ной интен­ци­ей. Кни­га, как водит­ся ныне, о прав­де, это объ­яс­ни­мо, вряд ли нуж­но ждать дру­го­го от сего­дняш­не­го интел­лек­ту­аль­но­го хита, поэто­му не сто­ит удив­лять­ся ее созву­чи­ям со всем сра­зу. Она о при­ро­де и, как антич­ный текст, под­ра­жа­ет ей, поч­ку­ют­ся сло­ва загла­вия, мыс­ли, пись­ма, суж­де­ния, вос­по­ми­на­ния, хру­стят в кар­мане маль­чи­ки. Поч­ку­ет­ся и чита­тель, то есть я; види­те, уже повто­ря­юсь. Зна­ет ли поч­ка о побе­ге, кото­рый ей дал жизнь? похо­жи ли поч­ки друг на дру­га? зна­чи­тель­ны ли поч­ки? гово­рят ли они? и если гово­рят, то поче­му, о чем?

Надо гово­рить пря­мо, мой рас­су­док не может най­ти спра­вед­ли­вых и чест­ных пово­дов назвать эту кни­гу пло­хой, наобо­рот, вопро­сов нет, Памя­ти памя­ти совер­шен­но осо­бен­ное, боль­шое про­из­ве­де­ние, мно­го выше того, что есть вокруг нашей глу­пой лите­ра­ту­ры. Это по-сво­е­му и вели­кая кни­га, хотя бы пото­му, что она поро­ди­ла — без дура­ков — вели­кие тек­сты вокруг. Напри­мер, вот или вот. Она по-чем­пи­он­ски дер­жит круг, и, конеч­но, это евро­пей­ский совре­мен­ный роман со все­ми его да и нет. Для евро­пей­ско­го кру­га она, види­мо, и напи­са­на, и напи­са­на пре­крас­но, бле­стя­щий язык, фор­ма, мно­го­том­ные отсыл­ки, слож­ная игра смыс­ла­ми, неуло­ви­мое дви­же­ние про­зы (нет, это не эссе, дале­ко не эссе), ее сколь­же­ние в щель меж­ду жан­ра­ми, име­на­ми, гео­гра­фи­че­ски­ми точ­ка­ми. Стран­но, навер­ное, но все рецен­зии на Памя­ти памя­ти зер­ка­лят ее в самом скуч­ном изво­де, и неиз­беж­но проигрывают.

Но тут рас­су­док спотыкается.

Я не могу при­нять этот (как и любой дру­гой) романс (так обо­зна­чен жанр) неве­до­мым чув­ством. Что-то меша­ет, какая-то точень­ка, слож­но­со­чи­нен­ная погреш­ность, кото­рая и незна­чи­тель­на, да, но не отвер­теть­ся уже. Ясно, что тут моя соб­ствен­ная про­бле­ма, и, про­дол­жая свой раз­го­вор даль­ше, я совсем не отли­ча­юсь от _________ (запол­ни­те сами), но как быть, нам нуж­но поми­рить­ся, как листьям на веточ­ке, а то, что Памя­ти памя­ти — веточ­ка, кото­рая если сама не дорас­тет, то будет рас­та­ще­на более удач­ли­вы­ми клю­ва­ми, сомне­ний вот уже год как нет.

Самое вре­мя разо­брать­ся, что это за эмо­ция, что меша­ет. На поверх­но­сти лежит оче­вид­ная ску­ка. Памя­ти памя­ти, увы, не самая увле­ка­тель­ная кни­га, кото­рую, тем не менее, уда­ет­ся не бро­сить, она заря­же­на, поми­мо бес­спор­ной искрен­но­сти, гро­мад­ной зада­чей рас­ска­зать об исто­рии семьи, поис­ка, вос­по­ми­на­ни­ях, сло­жить неге­ро­изм в кни­гу. Я бы срав­нил это с про­смот­ром мат­ча, кото­рый может спа­сти толь­ко неожи­дан­ный гол, но вот гола нет, а ты все рав­но смот­ришь. Памя­ти памя­ти застав­ля­ет болеть за авто­ра, махать шар­фи­ком в его под­держ­ку, но гола нет, ску­ка осо­бо­го рода, и дело не в ней.

Про­фес­сор Ири­на Шеве­лен­ко (ссыл­ка на ее текст выше на сло­ве “вот”) гово­рит об осо­бом нар­ра­ти­ве ПП, но харак­те­ри­сти­ку его дает абрис­но: новый, обще­ми­ро­вой (обще­кон­тек­сту­аль­ный даже), вне­тра­ди­ци­он­ный для рус­ской про­зы. Яко­бы нар­ра­тив под­ме­ня­ет опти­ку, лиша­ет про­зу былой (по умол­ча­нию) пар­ти­ку­ляр­но­сти (т.е. част­но­сти, осо­бо­сти). Здесь есть с чем спо­рить. Но нар­ра­тив здесь, по-мое­му, пра­виль­ное направ­ле­ние разговора.

Речь о вос­пи­та­нии памя­ти, гово­рит Шеве­лен­ко, я согла­сен, текст имен­но об этом. В недав­но вышед­шей — горя­чо реко­мен­ду­е­мой — кни­ге Бори­сла­ва Коз­лов­ско­го (еще одна риф­ма сте­па­нов­ско­го тек­ста, кста­ти) поми­мо все­го про­че­го гово­рит­ся о недо­сто­вер­но­сти чело­ве­че­ских вос­по­ми­на­ний, их эла­стич­ной и управ­ля­е­мой при­ро­де. «Наша память, — цити­ру­ет Коз­лов­ский выво­ды иссле­до­ва­ния о про­бле­мах редак­ти­ро­ва­ния моз­гом вос­по­ми­на­ний, – не видео­ка­ме­ра. Память кад­ри­ру­ет и редак­ти­ру­ет собы­тия, что­бы новая исто­рия укла­ды­ва­лась в вашу тепе­реш­нюю кар­ти­ну мира». Романс Марии Сте­па­но­вой худо­же­ствен­но дока­зы­ва­ет тот же тезис: память не вез­де­су­ща, отно­си­тель­на, неточ­на, в общем, и памя­ти-то ника­кой нет, есть стран­ный ком­плекс чувств, не име­ю­щий отно­ше­ния к тем, кто на этих чув­ствах игра­ет, кто в них живет.

Это дол­жен был быть роман о долж­ни­ке, пишу я. Об исчез­но­ве­нии дол­га. О тор­ча­щей ниточ­ке, зате­ряв­шей­ся в волок­нах тка­ни, вынул ее, и как буд­то ниче­го не было. Тако­ва исто­рия 20 века, исто­рия каждого.

Мария Сте­па­но­ва напи­са­ла луч­шую рус­скую кни­гу о при­клю­че­ни­ях мыс­ли, речи даже. Но я хотел бы, что­бы этой кни­гой была дру­гая. Не знаю точ­но, какая имен­но, напи­сан­ная уже или еще не создан­ная, но совер­шен­но точ­но в ней долж­но быть что-то боль­ше речи и мыс­ли. Она долж­на быть раз­го­во­ром с живыми.

Види­мо, где-то в этом месте рас­хо­дит­ся мол­ния на полю­бив­шем­ся хала­те. При­дет­ся вновь его перешивать.

–Вик­тор Пуч­ков, кар­ти­ны: Фати­ма Ронкилло