Кар­ти­на: Л.Урушадзе

Поче­му мы ста­ли жерт­ва­ми био­гра­физ­ма и лимо­нов­ско­го сти­ля? Про­бле­ма в том, что лите­ра­ту­ра утра­ти­ла воз­мож­но­сти откры­тия ново­го. Сна­ча­ла это кос­ну­лось тер­ри­то­рии: если рань­ше ката­ли­за­то­ром туриз­ма мог­ли быть рома­ны Валь­те­ра Скот­та, то сей­час тер­ри­то­рия покры­та сетью GPS, у нас есть google maps и periscope, нам не нуж­на кни­га. Так рас­пал­ся при­выч­ный хро­но­топ. Писа­те­лю оста­лось лишь вре­мя, кото­рое вдруг тоже рас­полз­лось на част­ные случаи.

Лимо­нов уни­вер­са­лен пото­му, что, в общем, у нас нет зем­ли, в смыс­ле сво­ей тер­ри­то­рии, места даже, тех­но­ло­гия нас лиши­ла места, мы как бы вез­де, поэто­му нам оста­лось вре­мя — хро­но­ло­гия, и самая про­стая ее часть — био­гра­фия. Поэто­му лите­ра­ту­ра вынуж­де­на воз­вра­щать место, зем­лю, тер­ри­то­рию. У нас толь­ко Осо­кин да Голо­ва­нов, кажет­ся, нестыд­но это дела­ют. А осталь­ные про вре­мя. Хотя тот же Лимо­нов попы­тал­ся выско­чить из им же создан­но­го кано­на в “Кни­ге воды” (это луч­ший его текст, по-моему).

Про­за обре­че­на на сел­фи, как и кино обре­че­но на stories в соци­аль­ной лен­те. Про­зу пыта­ют­ся упа­ко­вать в тех­но­ло­гию, назы­вая ее сто­ри­тел­лин­гом и пыта­ясь вну­шить, что текст все­гда пер­ви­чен. Текст+ код=контент, при­мер­но такой рас­чет. Но нет. Вполне оче­ви­ден дру­гой пово­рот: совре­мен­ная и самая новая про­за — это раз­го­вор. А мы пом­ним, да, худож­ник дол­жен уви­деть дей­стви­тель­ность гла­за­ми жан­ра (Бах­тин). То есть мы пыта­ем­ся идти по про­сто­му пути: достал, щелк­нул, выло­жил. Реаль­ность же слож­нее все­гда, поэто­му слож­нее нуж­но выби­рать и жанр.

Пост­со­вет­ский чело­век, по Грой­су, обре­чен на поте­рян­ность, т.к. он толь­ко-толь­ко вер­нул­ся из буду­ще­го в насто­я­щее и пере­жи­ва­ет то, что уже пере­жил когда-то, зная, чем все кон­чит­ся. Наша про­за долж­на быть аван­гар­дом, у нас были 20‑е и 30‑е, но не может. Или не хочет. Все свои раз­го­во­ры мы уже гово­ри­ли. Рус­ский дис­курс — это дис­курс мол­ча­ния. И далее, поте­ря тер­ри­то­рии для рус­ской про­зы свя­за­на с дру­гой про­бле­мой: у нее нет чита­те­ля. Там, где запад­ная лите­ра­ту­ра пыта­ет­ся уста­но­вить сел­фи-пал­ку для транс­ля­ции, рус­ский писа­тель пыта­ет­ся гадать по лини­ям мерт­вой ладо­ни и не заме­ча­ет оди­но­ко­го глаз­ка веб-каме­ры сво­е­го китай­ско­го мобиль­но­го устройства.