Что значит быть городским жителем? Только ли сокамерником? Страдальцем, безумцем, лжецом?

Город — жидкость, квартира — скорлупа. Где-то здесь дописывал “Голый год” Пильняк, здесь же куражились наполеоновские французы, штрафные батальоны ждали смерти и окружения Москвы. Здесь ночевал Пушкин, сходили с ума пущенные по Владимирке каторжники.

Жизнь в Н., что это такое? Значит ли это тот же воздух? Тот же стиль? Ту же правду? Отдельный ли я или только снежинка на белесом полотне грубого среднерусского пространства? Коленная грязь или скрипящий кивер бессмысленного времени, которого нас лишили?

Я вижу лишения и давно не помню побед, заблуждений и творца. Я грубое тело. Карточка банкомата.

Эта культура, в которой роботы гораздо приятнее людей, где мертвое лучше живого. Куда мы пришли? Кудрявые пальцы империи, волосатая грудь режима, отрыжка системы. Сотни иллюзий, отсутствие крови, примеров, идеалов и содержания.

Я соткан из скважистой желейной массы сомнений, бессмысленности и языка. Где же друзья, друг?

Нам нужно только молчание.

Только молчание.

Симптоматика сомнительной кущи цитаций, проблем и перекличек существовала всегда, иллюзия нового как концепт настоящего не переклинивал пациента. Теория была последовательной. Практика единой и часто ошибочной. Текущее было полемичным осколком. Спор с прошлым стал асимптотой грядущего завтрашнего сновидения из великих стихов. Истина возможна только в ритме, это язык времени. С того дня как сраный черный человек выкурил ритм джазовыми синкопами, ризома выключила споры, оставив в важном лишь созерцание плоти и бессмысленных фрикций. Мачта расклеилась, предъявить прошлому стало нечего, ведь звезды, как и реки, остаются прежними никчемными изваяниями случайной судьбоносной прихоти.

Сон стал барбитурным. Как и реальность. Империя — моя кромка от заданного. Нам не дано выпить больше.