Я планировал опубликовать это интервью накануне выхода альбома, но не получилось. Приведенный ниже разговор длился почти две недели, с урывками, паузами. За это время макулатура успела сыграть несколько концертов-презентаций и уехать в украинский тур. «Пляж» расползся по тематическим пабликам и блогам, собрал тысячи лайков и дизлайков, сотни комментариев. Он стал событием не только для поклонников репа, но и для самих музыкантов. Я попытался спросить Евгения Алехина о самом главном*.
* * *
В.П.: Ты неоднократно говорил, что запись нового альбома во многом заслуга Феликса Бондарева. Это сотрудничество — разовая акция или работа продолжится и в дальнейшем?
Е.А.: Мне очень понравилось работать с Феликсом. Я уже пару раз использовал это сравнение: как будто ты пишешь роман при помощи специальной машины (вроде бы в каком-то рассказе Роальда Даля была такая), которая из твоей идеи выжимает максимум. Феликс отлично разбирается в музыке, и ему очень нравятся наши тексты. Он строит из наших мысленных конструкций дом. Мы очень подружились и не мыслим теперь жизни друг без друга. Я очень его полюбил.
В.П.: Можно ли назвать «пляж» альбомом, записанным за один дубль? Или же замыслы менялись по ходу записи, звук редактировался и т.д.?
Е.А.: У нас была одна песня, записанная в конце декабря, — «вальтер». В подобном ключе мы и хотели делать альбом. У каждого из нас — у меня и у Кости — были лишь какие-то наброски. Сперва я сидел с Феликсом, придумывал общую канву, по звуку, по трекам, с чего все начнется, чем все закончится. Потом мы подставили эти наброски и сделали все тексты довольно быстро. Три дня без Кости, четыре дня с Костей. Все это время мы дописывали свои партии, потом редактировали друг друга, пытались добить все в максимально сжатый срок. Впервые у нас был человек, отвечающий за музыку, который хоть и не являлся соавтором текстов, но все же принимал участие в создании альбома, и вклад его довольно велик. Большинство треков мы записали с одного дубля, да. Но, к сожалению, не могу похвастаться тем, что, например, «нейт диаз» записан за дубль. Он чуть не уничтожил меня.
В.П.: Новый альбом посвящен любви. «Пляж» — концептуальный альбом? Можно ли назвать его «2084» образца 2016 года? Или эти аллюзии надуманы?
Е.А.: Наверное, можно… Я держал в голове «Возможность острова», пытался сделать подобное в репе. Типа как аудиороман. Но сейчас я понимаю, что как всегда спешил. Что очень увлекся общей архитектурой, не успел довести до ума детали. Зато Костя сделал что-то невероятное, в паре треков просто выпрыгнул за свои пределы.
Хотя, возможно, так сложилось само собой. Если бы я все силы уделил куплетам, то, пожалуй, не смог бы собрать эту махину. В любом случае, я рад, что мне остался этот стыд за неудачные куски. И если бы все получилось идеально, я бы сейчас больше восторгался, а не думал бы, как исправить эти ошибки. Не хотелось бы скорее снова взяться за дело. А сейчас мы с Феликсом очень ждем возможности снова засесть в кРЕПости.
Макулатура 2016: Феликс Бондарев, Константин Сперанский, Евгений Алехин
В.П.: Раньше ты говорил, что собирался о любви записать сольник, но отказался от этой мысли. Что изменилось при записи альбома с Феликсом и Костей? Насколько он отличается от того твоего замысла?
Е.А.: Он примерно также отличается, как если бы я собирался пойти в бассейн, а попал бы на пьяную вечеринку. Это был бы другой совершенно день, не такой. Отличный день.
В.П.: Что ты можешь ответить критикам, обвиняющим альбом в однообразии и самоповторах?
Е.А.: Разведу руками: я старался этого избегать. Старался писать честно. Если вам скучно, значит не настолько я интересный человек.
В.П.: Как бы то ни было, очевидно, что группа шагнула очень далеко в сторону от себя самих — и это главное качество новой записи. Ты можешь критически смотреть, т.к. ты видишь все изнутри. Но факт остается фактом: альбом очень профессионально сделан. Это касается, в общем-то, и текстов. Ты чувствуешь эти изменения? Как ты их оцениваешь?
Е.А.: Больше всего я чувствую, что не смог добить чуть-чуть. Чувствую, что я отлично справился с общей канвой. Опять-таки благодаря Феликсу, — мы нащупали форму, и Сынок (Костя) залил ее отличным содержанием. А вообще надо, чтобы прошло время, тогда станет понятнее.
В.П.: Кажется, ранний немецкий романтизм с его культом недостижимой любви, как никогда прежде, повлиял на этот альбом. Так ли это?
Е.А.: Ох, не знаю, я вдохновлялся Уэльбеком и Гумилевым, ну и собственными воспоминаниями в первую очередь. А еще Феликсом, он мне говорил, что мы делаем что-то пиздатое, и это бодрило, как наркота. Наверное, надо было ему кнут еще иметь под рукой, не только кормить меня, но и пиздить. А то получилось, что мы с ним здорово выстроили каркас, а вот в куплетах я не довинтил гайки. Я, по-моему, уже раз в третий об этом говорю, но я не оправдываюсь. Все, что смог, сделал. Пусть они теперь мне не дают покоя, снятся эти строки, и я их там переписываю. Да, Сынок пробил свой потолок, а я расшиб лоб. То есть я удовлетворен своей работой как проектировщика, но вот по части внутренней отделки уже где-то проебался. Время поджимало, мозг вспух. Феликс сказал: лучшее враг хорошего. Я еле уговорил его переписать в последний день (часа за три до релиза) свой куплет в «нейте диазе». Там было штук пять еще менее удачных сравнений. В общем, я добавил пару ништяков, но это все осталось полотном из фрагментов, нет там такой четкой драматической линии, как у Сынка. А ведь мог бы получиться лучший наш трек.
В.П.: «Пляж» наиболее личный ваш альбом?
Е.А.: Наверное. Пожалуй.
В.П.: Некоторые называют его альбомом для соцсетей: 9 треков, картинка и т.д. Кто, по-твоему, идеальный слушатель альбома? Как его правильно понять? Какова была сверхзадача?
Е.А.: Вот когда мы писали альбом шляпы шаляпина, там было легко сделать больше треков. Здесь больше 9 сделать было невозможно. Столько получалось, и глупо было бы делать еще один трек, чтобы доказать, что мы группа не для соцсетей. Или убирать один трек. Все это, по-моему, хуйня какая-то. Попробуйте записать такой альбом, хватит ли у вас мяса на 20 треков.
В.П.: Я уточню, почему я спрашиваю про соцсети: Гройс в одном из эссе говорит о языке в том смысле, что уровень отчуждения человека от мира сейчас переходит на новый этап — между нами и миром стоит уже не только язык как таковой, но и алгоритм поисковой машины Яндекса илиGoogle. Сообразно этому алгоритму человек создает отраженную реальность: соцсеть с аватарами, всеми этими «в активном поиске», троллями, плейлистами и т.д. Ваш альбом — это тоска по подлинности. Тоска о чем-то утерянном. Ну вот, например,тот же «нейт диаз»…
Е.А.: Да, можно сказать и так. Конечно. Я рад, что ты там прочел такое.
В.П.: Костя говорил ранее, что макулатура — это тоска по действию. В «пляже» этим действием, очевидно, становится любовь. Иными словами, томление по социальной реализации сменяется томлением любовным, романтическим — по-твоему, это радикальное отличие нового альбома от остальных? И какое место по отношению ко всему твоему творчеству занимает шляпа шаляпина? Этот проект повлиял как-то на альбом макулатуры?
Е.А.: Я не знаю. Любовь просто помогла обо всем остальном говорить по-новому. Поэтому я не могу пока даже анализировать этот альбом, дать ему оценку. По-моему, я писал в основном как в первый раз, очень неуклюже.
Шляпа шаляпина — еще один подобный эксперимент. Тогда мы тоже все делали как впервые. Этот проект повлиял на макулатуру так: мы перестали бояться репа. Мы поняли, что все-таки мы в нем, никуда от этого не деться, да и зачем.
В.П.: Давно ли ты писал прозу?
Е.А.: Последний рассказ написал в апреле 2014. Потом начал роман, делал наброски, продумал его, но пока не могу всерьез взяться. Это требует полной концентрации, но слишком много других дел. Хочется вернуться к нему. Я его лет 10 вынашивал. Вернее, с 2008-го. 8 лет.
В.П.: Письмо для тебя может приносить радость?
Е.А.: Не радость, но, может, успокоение. «Вы все еще бредете в кровавом тумане, но уже различаете ориентиры».
В.П.: «Пляж» – альбом. И «Пляж» — один из твоих рассказов. Причем рассказ этот, кажется, стоит особняком. Прежде всего, потому, что в нем фактически нет автобиографического измерения. Что такое — этот пляж? Территория маленького примирения? Подлинности?
Е.А.: Я, честно говоря, когда писал трек «пляж», совсем забыл о рассказе и не думал нарочно об этой перекличке. И когда Сынок дописал свою партию, и музыка была более-менее готова, стало понятно, и Феликс об этом сразу сказал тоже: «пляж» — последний трек на альбоме, и он вроде как является образом, который все скрепляет. Мне сразу же пришел в голову этот очевидный припев, и я боялся, что придется Сынка убеждать, что надо этот припев оставить. Но у Сынка даже вопросов и сомнений не возникло.
В.П.: Так что этот образ несет?
Е.А.: Море. Люблю водоемы. Только плавая можно получить передышку.
В.П.: Рассказ имеет и еще один важный аспект: главный герой — повзрослевший. У тебя обычно наоборот: тема взросления — полутонов переходного возраста, становления, вечных каких-то сомнений, любви, наконец. Ты чувствуешь себя повзрослевшим?
Е.А.: Этот рассказ основан на истории, которую я слышал от своего папы. По сути, я зарядил свои чувства в папину историю. На самом деле я — этот мальчик, который спрашивает у отца, почему тот не утонул. Когда я его писал, я просто держал в голове ощущения, которые остаются после прочтения Пола Боулза, и пытался понять, как все это можно ощущать в совершенно будничных обстоятельствах. Когда ты защищен, но страх и отрешенность пробираются под кожу без всяких анальных арабов (это не камень Полу Боулзу, я его очень люблю).
В.П.: Здесь скрыто ведь и еще вот что. Увы, мир вокруг нас, с одной стороны, принадлежит старикам и старости, но с другой — детям. Этим, по-моему, можно объяснить легкость и возможность информационных войн, пропаганды и т.п. Если помнишь, еще Наполеон мечтал об армии четырнадцатилетних. Налицо кризис зрелости. Это так?
Е.А.: Да. Я могу сказать, что чувствую нечто похожее. Я уже, кажется, проговаривал эту тему во многих реп-текстах. И в то же время сейчас, сидя на упакованных вещах, которые надо будет отправить в Петербург в связи с очередным моим переездом, параллельно думаю, ничего ли я не забыл необходимого положить в рюкзак для предстоящего тура. Сожалею, что не успел отправить книги в Украину, и еще сомневаюсь, прогнать ли разок альбом, от которого меня уже трясет, чтобы закрепить тексты, вот в этот самый момент не могу ничего сказать про кризис зрелости, но могу послужить экспонатом для какого-нибудь компетентного лектора.
В.П.: Вернемся немного назад. Ты единственный, по-моему, современный писатель, который пишет об отце каким-то непостижимым, но чрезвычайно правильным каким-то образом. Ну разве еще поэт Андрей Подушкин вспоминается с его книгой «День рождения отца»… У тебя он очень мощная моральная фигура. В жизни у вас, кажется, очень доверительные и — не знаю — подлинные отношения. Расскажи о своем отце. Он для тебя главный критик или нравственный авторитет?
Е.А.: Он вообще не критик. Мне достаточно показать ему что-то, чтобы он знал, что я не лежал, глядя в потолок. Нам нечего делить. И мы хорошие друзья.
В.П.: Ты можешь ответить, почему отец не утонул в рассказе? Потому что был счастлив, а счастливые не тонут, или не утонул, потому что слаб?
Е.А: Тут важно не то, почему папа не утонул, а то, почему сын спрашивает? А сын просто разочарован. Он (я) уже навострился стать свидетелем первой смерти, и, поддавшись зрительскому рефлексу, задал этот вопрос. Я всего пару лет назад прочитал «Детство» Толстого, так вот, рассказ о том же.
В.П.: Взросление в твоей прозе — еще и формальный прием: процесс никогда не завершен — это вечная длительность. Герой «Птичьей гавани», например, постоянно возвращается к своим снам о юности — и даже, получается, живет в них. А все возможные кульминации и развязки остаются за пространством текста: герой помещен именно в проживание.
Е.А.: Мало того, герой «Птичьей гавани» еще не вылез из детства, он еще в институт не пошел, только поступил после школы, а уже начинает вкуривать, что все основные события позади. Он возвращается в один день, один насыщенный день, где смог проверить себя на прочность, с расстояния, и пытается что-то предпринять. Но сам не знает ни своей миссии, ничего, только пытается найти корень разочарования. В общем, я могу сказать, что я точно так же писал эту повесть: не понимал, зачем я возвращаюсь в этот мир. Как Брюс Уиллис в «12 обезьянах» бродит по прошлому, просто потому что на нем ставят эксперимент. Но он там встречает случайно себя, оказывается, он уже видел свою смерть. По ощущениям что-то подобное.
В.П.: В общем-то, это вполне чеховский прием, на этом стоит вся его драматургия. Ты никогда вроде бы не говорил о важности для тебя Чехова.
Е.А.: Я его не перечитывал после школы. Не возникало такого желания, помню, что он прошел мимо. Все его рассказы, пьесы, которые читал, ничего не испытал. Может быть, сейчас я бы по-другому его читал.
В.П.: Как ты считаешь жизнетворчество как литература в духе Лимонова все еще единственная работающая писательская стратегия?
Е.А.: Не вижу разницы между методами, стратегиями. Я в этом мало понимаю. Главное, чтобы по кайфу было.
В.П.: Я спрашиваю о Лимонове неслучайно. Твоя биография сильно вплетена в твои тексты. Как у Лимонова. Я не хочу спрашивать, что правда, а что нет, мне важно другое: упорядочивание биографии — это вполне современная практика новой социальной реальности в сети. Я хочу говорить о памяти. Недавно в Галерее классической фотографии был выставлен проект-инсталяция как раз об этом: фотограф загружал в Google Maps фото из прибалтийских концлагерей по геотегам, делал скриншоты из получившегося. Зрелище ужасное: улыбающиеся девушки в бикини соседствует с расстрельной командой офицеров СС, позирующих на фоне выброшенных из газенвагена трупов. Прошло всего 60 лет, одна, по сути, жизнь. Как ты думаешь, что может нести эта практика забывания? Избирательность памяти — это не опасно?
Е.А.: Мне тяжело вот так без подготовки ответить на твой вопрос. Сложно сказать. Обычно все происходит так. У меня отпечаталась информация, я начинаю разворачивать картинку, у меня пока нет реакции. Но этот образ (подкинутый тобой) может стать какой-то строкой.
В.П.: В фильме о себе ты говоришь о том, что хочешь политического высказывания. Это по-прежнему так? Ты считаешь, что это возможно?
Е.А.: Речь идет о фильме «Алехин» — где я несу какой-то слабоумный бред. Дима Кубасов обычно снимал меня с бодуна, после того, как сам пил со мной. Этот фильм очень слабо похож на меня, скорее на самого Q (такую мы дали Диме погремуху). Я по-прежнему отказываюсь верить, что я такой же дегенерат, как Алехин из этого фильма. А если так, то и насрать.
В.П. Я спрашиваю о политике по той причине, что Костя в своих партиях на альбоме политически высказывается вполне определенно. У тебя же это нивелиривано абсолютно. Здесь вы достигли поразительного баланса и взаимодополняемости: конкретный быт постсовка с экзистенциальным ужасом отчуждения в обрамлении холодного и минималистичного феликсовского звука. Это сознательно сделано? Или получилось само собой из взаимодействия?
Е.А.: Само собой. Несознательно. Но было бы странно, если мы оба лили эту парашу.
В.П.: Насколько вы с Костей разные люди?
Е.А.: Настолько же, наверное, как и с тобой.
Ил-music
В.П.: Макулатура, по-моему, показательный пример того, как вокруг одного проекта может сложиться уникальная среда. Так кажется со стороны: свое издательство, свои книги, музыка тоже своя и — главное — люди. Вы привлекаете очень многих людей. Это действительно нечто сплоченное? Эта среда есть?
Е.А.: Да. Есть люди, которые соболезнуют, хотят участвовать в том, что мы делаем.
В.П.: «Ил-music» открыл широкой публике множество перспективных и неординарных авторов, в частности Леутина-Салледина. Как бы ты охарактеризовал круг ваших авторов?
Е.А.: Не сказать, что широкой публике, но… Вообще все случайно получилось. Мне постучали хуем по лбу в «ЭКСМО», и я просек, что не смогу влиться в эту тухлую писательскую жизнь, идти на какие-то компромиссы, писать роман в год, праздновать на широкую ногу дни рождения, созывая туда всю доступную мне богему, доставать язык, надеясь на черт те что. Поэтому мы решили печатать и продавать книги на концертах, как мерч, и посмотреть, что получится. Потом стало понятно, что есть люди, которых хочется издавать, которые являются нашими друзьями и смотрят примерно в ту же сторону. Но расстановка сил может измениться, они начнут смотреть в другую сторону, запоют под бриз пердежа, или просто не останется сил. Тут приходится не быть рабом, брать на себя ответственность, становиться соучредителем, как это назвать. Не знаю.
В.П.: Эту среду можно охарактеризовать как андерграундную?
Е.А.: Я не знаю, что такое андерграунд. Если речь идет о том, чтобы специально куда-то ходить ради хайпа, пробиваться на телеканалы, записывать фиты, — я такого никогда не делал. Я всегда отрицал иерархию, поэтому даже не смог получить ни одного диплома. Если это андерграунд, я за.
В.П.: Хорошо. Спрошу по-другому. Как бы ты мог определить свое положение относительно поп-культуры, в широком понимании, конечно. Набор реальных фактов, примет времени у вас обыгрывается c неугасающим остроумием. С какой культурой ты чувствуешь большее родство? Есть ли ориентиры?
Е.А.: По-моему, я далеко от поп-культуры. Я вообще очень слабо умею плавать в информационном потоке, не разбираюсь в одежде почти, в каких-то современных веяниях. Например, до вчерашнего дня не знал слова «косплеить». И каждый раз для меня подобрать формулировку, чтобы что-то нагуглить — пытка. Я скорее описываю собственную борьбу, барахтанье в этом говне. Вот купил я с рук айфон (мне он понадобился в туре ночных грузчиков, чтобы быть на связи с организаторами, можно было купить какой-нибудь Андроид, но я подумал, что надо взять себя в руки и разобраться с айфоном), оказалось, что я вообще ничего не шарю во всем этом. Три года пользуюсь макбуком, но никогда не использовал айклауд. Мне макбук нужен, потому что на нем я могу монтировать видео и верстать книги. Короче, не совладал я с айфоном: вовремя не поменял ID, и все накрылось пиздой. Вот даже сейчас опять разволновался, описывать эту ситуацию — для меня нервное дело. Сука. Ориентиры пытаюсь найти, но у меня очень медленный мозг. Есть вещи, которые меня увлекают, и почти не остается свободного времени. Я до сих пор еще не освоил все функции собственного фотоаппарата, хотя не расстаюсь с ним в турах.
В.П.: Ты один из немногих литераторов, кто пробовал/пробует себя в кино, о тебе снят фильм, да и сам ты пытался/пытаешься сделать сериал о писательской жизни. Расскажи об этих проектах. Что дает тебе этот опыт?
Е.А.: Просто возникают какие-то идеи, я беру первый попавшийся инструмент, чтобы их реализовать. Это может быть реп, может быть книга, может быть фильм. Сейчас нет разницы, можно скачать приложение и с его помощью открыть пивную бутылку. Также писательская жизнь может стать сериалом. Я просто дергаю за нитки. Я не хочу говорить о «Русском лесе». Но, да, я хочу снимать сериалы, у меня есть идеи и сценарии, но все они пока не доделаны. К сожалению, я не такая махина, как Быков. Я очень долго ко всему прихожу, и всегда одно увлечение вырывает мясо у другого. Я делаю хорошо что-то одно, или даже ничего не делаю хорошо.
В.П.: То есть ты не разделяешь для себя макулатуру, прозу и кино?
Не очень разделяю. Иногда мне просто жаль, что я пытаюсь всем этим одновременно заниматься, надо бы выбрать что-то одно, преуспеть там, но у меня глаза разбегаются. На самом деле, я такой же барыга, как, например, Шнуров. Недавно мне жена Михаила Енотова, Света Черникова, включила его новую песню, и когда я скорчил ебло, спросила: а чем он тебе не нравится? Говорю — барыга же он. Она говорит: а ты? разве ты не такой же? Я очень огорчился. Но потом понял, ничего страшного в этом нет. Да, я такой же барыга. Просто у меня мелкие купюры в руках. Или даже совсем их нет. Он национальный герой, а я нишевой. По сути, это ничего не значит. Нет у меня никакого призвания, я просто люблю быть при деле.
