Нужно сказать несколько слов о Петрове. Тем более, книга.
Безусловно выпуск повести отдельным изданием — событие, но это лишь перепечатка того, что уже было сказано о ней, а первой публикации повести — в Новом мире — уже почти 10 лет, она доступна в сети на страницах Журнального зала. Там же и Юрьев, и Урицкий — те, кто стали «отложенными» авторами предисловия. Те, на кого ссылаются все пишущие о книге.
Все это, несмотря на их безусловную ценность и важность, тонкие полоски на бумаге, которые выгодно оттеняют портрет, т.е. строят мир вокруг повести, но мало добавляют к ее пониманию. Все потому, что держится этот своеобразный дискурс на широких допущениях и предположениях: Пунин, Ахматова, Хармс, Кузьмин. А через них Гессе, Панова, Шекспир. Это увлекательное чтение, столь, невзирая на прошедшие 10 лет, яркое, что пересказом их заняты все нынешние журналисты, кто-то тоньше (Самохоткин), кто-то нет (Наринская).
Довольно тривиальная же история: война, офицер полюбил санитарку, а потом та, изменив, погибла. Кажется, привязка к контексту, времени (46й год) необходима, без нее мир Петрова неустойчив, излишне литературен. Он, как увидевший солнце гном, крошится в песок и камень. Все так и не так одновременно.
Конечно, «Турдейская Манон Леско» — это послание, это разговор, зеркало, попытка найти место выпавшему из времени человеку. Но в тот же момент: повесть и есть утверждение этого вневременья. Развязка трагическая, но финал-то светлый. И повесть все–таки, придя к нам через 70 лет, не меркнет, не превращается в документ и свидетельство о мире, но пытается мир этот претворить.
Контекст тут не важен, он, важен, повторюсь, именно как фон, штриховка. Почему? Как это Петрову удается? Выскажу свою версию.
Дело, конечно, в интонации, в ритме, в стиле, говоря широко. Стиль ведь — это самое главное в искусстве. Неспроста постмодернизм выбрал стилизацию главным элементом в своей архитектуре. Стиль и иронию. Стиль — убивает. Вопрос в том — кого: факт, прозу или себя; должен — последнее, но чаще поступает иначе. Повесть — это последовательная отмена примет. Войны, быта, героев. Кто такой повествователь: сколько в нем автора, сколько в нем Вертера, сколько в нем Гете, сравните насколько он субъективен в начале — и как взгляд его объективируется в конце.
Важные слова о неустойчивости формы, о ее неизбежной гибели в романтизме, и Петров находит самое адекватное природе средство: плавучую форму. Как Вселенная вечно бродит от сжимания к разжиманию галактик, так и его проза вечно гибнет и вечно же продолжает жить. Удивительно, как это содержание отразилось и на самой рукописи.
Блуждая из уха в ухо, из вечера в вечер, она была приговорена автором не сделаться книгой, она ей и не стала, мне кажется, ведь это не книга доходит до нас сейчас, а то гулкое эхо вневременья, где она была создана.