Это моя попытка разобраться с последним романом Джулиана Барнса. Будем откровенны: “Шум времени” — не самая лучшая его книга, я очень люблю “Попугая” и “Предчувствие”, но здесь все оказалось сложнее, поэтому я написал свой отзыв его рукой. Я пользовался его методом: реконструировал 20 минут Барнса в России в скромные три-четыре абзаца, написанных языком его книги. Источники: фото, блоги, интервью, видео с его приезда в Москву в декабре 2016 года. Кажется, я ничего не выдумал, или…
* * *
Последняя улыбка была отыграна. Он убрал ручку в карман. Легкая испарина выдавала все скованные движения его нервов. Москва. 16‑й год. Презентация кончена. В свои 70 он так и не научился справляться с публикой. Великая карьера, шумные книги, смерть и лицо невротика с повадками труса. Это все?
Д.Барнс “Шум времени” /© “Азбука” СПб, 2016
В зеркале скукоженный холодом город великой и пустой страны — его отражение, вода стекает в раковинку, пальцы — это лучшая метафора, говорила Пэт. А он твердо знал, что настали нелучшие времена. Тревога съедала его, с годами это становилось невыносимо, но и привычно. Об этом были все его книги. Свыкнуться значит жить. Свыкнуться и не сдаться, верно?
Его зовут Джулиан. Имя обязывает быть франкофилом. Именно материк делает его писателем. Материк и Гюстав Флобер. Но кроме того, в списке его кумиров Пэт и Дмитрий Шостакович. Первой он посвящает все свои произведении, книгу о втором он привез в Россию. Говорят, опыт удался, критики видят в “Шуме” трезвучия и глубокое знание контекста. Он написал книгу о себе. И о смерти, конечно. О страхе небыть больше. Лысый старик, ведущий их популярного телешоу, улыбаясь всеми морщинами, спрашивает его о грусти. Он не соглашается. Смерть — это же здорово.
Он врал. Его Шостакович врал ради желания быть и оставаться там ради единственного трезвучия, уникального аккорда в сумбуре времени. Барнс не верит во время, он пытается верить. Конечно, нет никакой музыкальности его книги, это статика попытки, провисание на одном аккорде. Кажется, фальшивом, но удивительно созвучном огромному количеству людей. Они назовут это страхом. Он назовет предчувствием конца: нагромождение лжи для спасения.
Он повторял свое путешествие пятидесятилетней давности. Что ж, время всегда побеждает, он рассчитывал разбавить его статикой мысли, реконструкции, и его роман был больше всего похож на застывший под морозом лист, ведь только это что-то оправдывает, только это, может быть, и есть то, ради чего пишутся книги. Он ошибался. У него не было ожиданий. И он совсем ничего не мог предложить взамен. Последняя улыбка была отыграна. Руки сохли от жесткой воды.
– Виктор Пучков