фото предоставлены группой и В.К.

18+

Полтора года назад Вячеслав Киньшин объявил о роспуске своей группы Ghet­to Girls. Этот проект, в котором поэт читал стихи на музыку гулких синтезаторных шумов, выступал на сцене в женских платьях, подобно раннему Курту Кобейну, запомнился не только благодаря эпатажному образу, но и, прежде всего, попыткой по-новому упаковать уже забытый вроде бы жанр spo­ken word. После кончины группы Киньшин сосредоточился на литературе, начал писать роман, выступать с чтениями. Маргинал все больше стал походить на эстета. Казалось, что музыки больше не будет, но возврат все-таки произошел. В октябре по музыкальным пабликам разбежался альбом ДВОРЦЫ И ТЮРЬМЫ группы СОЗЕРЦАЯ ВОЛНЫ, нового проекта Вячеслава Киньшина и его друзей. Внешняя интонация сохранилась, но женщина исчезла. Остались по-прежнему предельно холодный звук и суровые знаки времени, но в обрамлении более четкой и прямолинейной поэтической позиции. 

СОЛОМА. расспросила Вячеслава о возвращении к музыке и тех изменениях, которые с ним произошли.

***

За эти полтора-два года ты сменил прическу, распустил группу, что ты потерял за это время, кроме волос, а что приобрел?

Я потерял все и всех. Я и себя потерял, сошел с ума и столкнулся с тем, что не могу передать словами, с силой, перед которой человек жалок и беспомощен. Она стала неотъемлемой частью меня. Это был естественный процесс ищущего освобождения человека. Шокирующий, волнующий, безумный и незабываемый. Гнилое здание рухнуло, фундамент я разобрал собственными руками. От меня все отваливалось, друзья за исключением двух дорогих моему сердцу людей, отворачивались, предпочитая оставаться в своем болоте, с кем-то я расставался лично. Судный день длился около двух недель, в течение которых я не понимал, выживу или нет, и буду ли помилован… Сидел в предвариловке между жизнью и смертью и ждал приговора… Когда двери в этот мир закрываются, сразу понимаешь, насколько он прекрасен и великолепен, какие возможности открывает и что позволяет сделать и поправить. Никаких слов и оправданий, один на один с совестью… Факты и твоя ответственность. В итоге, не знаю за какие такие заслуги, может быть, за будущие, я приобрел все – чистое сердце и правду внутри него; мир, спокойствие, гармонию, сдержанность, понимание фундаментальных законов этого мира (конечно, не всех, надо быть готовым, но я схватываю на лету), которые выше земных, осознал ценность жизни и смерти. Только тогда, когда я перестал держаться и начал отпускать свои страхи, я увидел, сколько всего настроил вокруг того, чего нет, мыльный пузырь лопнул… я понял, что могу летать, и стал готовить к полетам скафандр.

Насколько трудно дался тебе этот альбом после закрытия Ghet­to Girls? Как я это вижу со стороны: группы не стало, ты попытался найти себя в традиционных формах, и в Волнах вернулся к наиболее естественному способу осуществления своей поэзии. Это так?

Совсем нетрудно. Я из барана чудесным образом превратился в человека. Стихи писать не прекращал… Да, был небольшой период, когда я думал, что к музыке уже не вернусь. Нехило меня стреманул Франкенштейн, которого я создал… Мне требовался отдых и время расплести до конца все узелки, которые я завязал. Я сосредоточился на слове и пересмотре написанного. Очень интересно мне было понять, что я там накатал, пока был в бессознанке. Потом привел в порядок свое творчество, занялся изданием. И да, как ты точно заметил, вернулся к наиболее естественному способу осуществления своей поэзии.

Давай поговорим подробнее об альбоме. Если Girls — это женское, то Волны — это мужское?

Да, мужское. Но в то же время нечто бесполое. Пол перестал быть важен. Секс ушел, остался свидетель.

И как тогда один проект соотносится с другим? Это продолжение или что-то отдельно стоящее?

В Ghet­to Girls я фигурировал(-а), в Волнах я фигурирую, и в этом плане они являются моим продолжением. Но есть важный момент – в Волнах еще два полноправных участника, которые создают музыку, у которых свое видение. Наши пути пересеклись и соединились в этом проекте. И в этом плане – это, конечно, что-то стоящее отдельно. Солистка Ghet­to Girls умерла, она шла тропой мести и вырыла себя могилу.

Можно ли говорить, что это разовый проект, вроде аудиокниги, или мы можем ждать продолжения?

Нет, не разовый. Продолжение будет, во всяком случае, сейчас никто не собирается уходить. Планируем записать EP и выложить в интернет, потом новый альбом и т.д. 14-ого февраля в Петербурге будет наш первый концерт. Очень волнительно. Как поется в песне: «Опять скрипит потертое седло…»

Расскажи, как создавался этот альбом? Кто участвовал в создании? 

Летом 15-ого года я протусовался под Волховом наедине с собой и изредка захаживавшими ко мне кошками и ежами. Артем Семенов (мой друг и товарищ) в это время взялся за написание музыки к новому проекту. До этого, насколько мне известно, ничем подобным он не занимался. То есть он сразу известил меня об этом, и я не то, чтобы серьезно не отнесся к его словам, просто не хотел думать, строить планы, загадывать. Я наконец-то остановился и вылез из колеса… Мне было интересно посмотреть, что будет происходить в окружающем мире без моего участия. Я доверился судьбе.

Осенью он показал мне плоды своих трудов и стихи, отобранные для них. Я все еще не до конца понимал то это или не то… Когда мы стали записывать дома у нашего друга вокал, я окончательно убедился, что не готов читать и использовать старые стихи, на которые Артем написал музыку. Это было все равно что влезать в ставший мне тесным сценический образ. Меня там не было, читать их искренне я не мог, гнать прежнюю волну не хотел. Я объяснил Артему свою позицию и предложил пойти на компромисс.

То есть тексты писались специально под проект? Я смог определить 3 текста из сборника «Падение», что-то я вроде бы читал раньше…

В альбоме действительно есть несколько стихов из «Падения» и одно из «Блужданий», наиболее соответствующих моему нынешнему мироощущению и миропониманию, их мы и оставили, вторую же половину или чуть больше, я выбрал из написанных после передозировки. Таким образом, мне все понравилось и встало на свои места, Артему тоже.

Около года он доделывал аранжировки… но чего-то еще не хватало. Мы оба это понимали. Человек, который должен был написать гитарные партии, особой инициативы и заинтересованности не проявлял. Мы и не настаивали. И тут судьба сводит меня с ▲**. Он попросил написать пресс-релиз к своему сольному проекту, а я рассказал ему о Волнах и попросил высказать компетентное мнение по поводу услышанного, и, чего уж теряться, предложил, если он заинтересуется, поскретчить и посмотреть, что из этого выйдет. Что касается вертушек и винила – все это было для меня в диковинку, а я люблю эксперементировать. Так в лодке оказалось трое. Не знаю, появится ли собака или какая другая живность… Поживем-увидим.

Как устроен процесс? Ты влияешь на музыкальную часть? 

На музыкальную часть влияю, но не сильно. Я не музыкант, поэтому приходится Артему образно и метафорически объяснять, чего я хочу, что-то показывать на конкретных примерах, а он уже переводит это на язык музыки. Материал к альбому он написал самостоятельно, я в конце чуть-чуть вмешался. Название Дворцы и тюрьмы Артем стырил у Шарля Бодлера, мне очень понравилось. Я и не помню уже, написал ли стих просто, среагировав на название, или еще и аранжировку услышал… Остальные стихи были написаны до этого. В будущем, думаю, этот процесс станет более, хм, обоюдным, что ли, взаимодополняющим. Разыграемся слегка, синхронизируемся — и понесется. Сейчас группа находится на стадии притирания, начали репетировать, концерт все-таки через два месяца.

***

Ты можешь рассказать: как ты пишешь стихи? Это запись или диктовка? 

Это запись. То, как я писал стихи раньше, сильно отличается от того, как я пишу их сейчас. Раньше (а это большая часть написанных мной стихотворений на данный момент, сюда относятся все три опубликованных сборника – Потеря невинности, Блуждания и Падение) мной двигало желание научиться писать стихи, наркотики, плюс  такие чувства, как злость, обида, зависть, страх и ревность… Я хотел быть услышанным. Ну, и, конечно же, желание разобраться в себе и окружающем мире. Последнее, наверное, в меньшей степени, больше хотелось выразить вышеперечисленные чувства в поэтической форме. В ранних стихотворениях вообще было много жидкости – слез, мочи, рвоты, гноя, выделений, крови и т.д. Я буквально не писал, а выплевывал, выблевывал и выдавливал их из себя… Процесс написания происходил болезненно и требовал больших энергетических затрат, опустошая меня. Причем я искренне верил, что по-другому и быть не может. Усердствовал невероятно, да так, чтобы все об этом знали и видели, как я бедняжка, страдаю, из-за этого. Хлопот и боли близким мне людям я причинял много… Это факт. Абсолютно нездоровые обстоятельства и условия, изначально толкнувшие меня писать, потом я начал воспроизводить сознательно, зная, что обрету в них творческий импульс к написанию чего-то нового. Ничего нового я не писал, а повторял одно и то же. Любимых и дорогих сердцу людей разогнал, окружив себя непонятно кем… Хождение по кругу продолжалось долгие годы и стало пыткой, мне надо было обязательно распинать себя. Бред, короче… Я все больше и больше разрушал себя творчески, психически, физически и духовно, играя в опасную и смертельную игру.

А теперь?

Сейчас (то есть последние два года после передозировки) все серьезно поменялось. Стихи писать научился, наркотики употреблять перестал, в себе разобрался, демонов приструнил, смерть принял и жизнь тоже, с болью и гордыней распрощался, поэтому нахожусь в отличной творческой и физической форме. Мне не столько важно услышат меня теперь или нет, сколько важно – просто быть собой, просто находиться здесь и сейчас. Пишу увереннее, спокойнее и осознаннее… и не потому, что хочу, а потому что пишу, потому что больше нет никакого разделения. Вавилон пал. Я обрел целостность.

Опиши, пожалуйста, эту разницу.

Уровень у написанного гораздо выше, про глубину вообще не говорю… Сам себе поражаюсь и ежедневно благодарю Вселенную за преподнесенные мне уроки. И, главное, получаю от творческого процесса огромное удовольствие. Больше не насилую себя и не мучаю других. То, что касается стихов, теперь их написание позволяет мне восстановить внутренний баланс и равновесие, осмыслить какой-то новый опыт или впечатления, выразить то, что надо выразить, то, что переполняет. Вот и все. Это напоминает охоту. Иногда достаточно тихо сидеть и не совершать резких движений – добыча сама придет, иногда надо выйти из засады и побродить по лесу…

Кажется, что твой стих по-настоящему существует, будучи не просто прочитанным, а произнесенным? То есть прочитанным на публику? Насколько это справедливо, по-твоему?

Надо подумать… Тут есть нюансы, которые не знаю даже как сформулировать… Стихотворение – оно как душа, оно просто существует и форма его выражения или документирования уже вторична. Оно от этого не станет менее или более настоящим. Ты же не можешь сказать, что без тела нет души? Душа как раз без тела вроде как нормально обходится, а тело без души разлагаться начинает. Это можно оспаривать, но стоит заглянуть в себя поглубже и спорить сразу перехочется. Наконец-то захочется помолчать. Но в этом мире стихотворению, наверное, лучше обзавестись одеждой, чтобы его смогли услышать и все остальные, а не только ты. Опять-таки я полагаюсь исключительно на свой опыт. Это не столько важно стихотворению как таковому, сколько поэту – прочитать его, обнажив свою внутреннюю красоту и мудрость или уродство и глупость.

Некрасов — наиболее близкий тебе поэт? Как ты соотносишь для себя гражданское звучание и собственно лирику?

Николай Алексеевич был близок прежнему Славе, который тоже любил болеть душой за униженных и оскорбленных, пока не решил взяться за свое здоровье. Пришлось хорошенько покопаться в причинах своего мазохизма, отодвинув в сторону чувства и налагаемые ими искажения. Никак я это не соотношу. Гражданским поэтом себя не считаю, какие-то нотки в стихах, может быть, и проскакивают, но без какой-либо позы. Политикой никогда не интересовался и был далек от всего этого. Мне в принципе «стадность» чужда. Гражданская поэзия – это какая-то застывшая форма со своими канонами и нудными стенаниями, чудовищно скучная, однообразная и туповатая. Хорошее прикрытие для разного рода спекуляций и прочей ерунды. Надеюсь, что в будущем мне удастся избежать этого общего места, на котором многие спотыкались и спотыкаются.  Богоизбранный народ, несправедливо притесняемый другими народами или кем-нибудь из своих, и никак не встающий из-за этого с колен… А встать-то он хочет?  По-моему, ему прикольнее роптать. Печально и не ново… Заезженный сценарий, но до сих пор прокатывает. Или  отстаивание прав какого-то определенного социального класса, изнывающего под пятой другого социального класса. Низ становится верхом, последние — первыми, через какое-то время наоборот. Так все это и происходит… А я вышел из игры.

Я поясню, почему вспомнил именно Некрасова. Несмотря на форму декламации, в самих стихах герой как будто обречен молчать и видеть, у него нет собеседника. Поэтому название Созерцая волны отражает суть. Это, в общем, некрасовское, он обращался к музе. Кто твоя муза, какая она? Насколько контраст формы и содержания был сознательным приемом?

Кто такая эта муза? Не знаю, бывает ли такое, но, кажется, я поэт без музы. По крайней мере, в наиболее упрощенном понимании этой особы. На написание стихов меня вдохновляет жизнь, полученный опыт, новые впечатления, внутренние озарения, интересные люди. Иногда просто думаю: “О, я же поэт! Дай-ка напишу что-нибудь!” Чувство, которое является предвестником нового стихотворения, я узнаю сразу — возникает волнение, азарт, и ты понимаешь: “Началось!” Сколько продлится охота неизвестно — час или пять, два дня или три недели — да и неважно, главное, что ты в деле! По поводу контраста содержания и формы — в поэзии всегда больше бессознательности и транса, иначе это уже проза.

Город тюрем и город дворцов — это единственная реальность, или существует другая, которая ей противостоит? Насколько она достижима? Как ты определяешь для себя свободу?

Нет, не единственная… Реальность такая штука скользкая, что не вижу смысла о ней говорить, теперь предпочитаю ее постигать. Какими бы ни были универсальными слова, они все равно не могут отразить полностью и окончательно всю многогранность реальности. Дуальность – часть этого мира и его условие. Все самое интересное за ее пределами, вне компетенции интеллекта и логического, аналитического мышления. Там нет слов. Тьма всегда боронит, бузит и противостоит. Свет рассеивает мрак. Достижимо все, было бы желание и сила воли.

Свобода – это независимость от ума и всей той фабрики грез, которую он производит. Это независимость от эго, чувств и эмоций. Независимость от животных желаний. Свобода – это обуздание страстей. Безвольный, недисциплинированный человек не может быть свободным. Он живет фантазиями. Самое большее, на что он способен, так это умничать и прятаться за штампами.

Насколько твои тексты автобиографичны?

Достаточно автобиографичны. В принципе, многое касалось меня напрямую или косвенно.

Мы много знаем о твоем герое, но практически ничего не знаем о тебе. Расскажи о себе, где ты вырос, где учился? Расскажи о Липецке, как ты оказался в Петербурге, о своих родителях.

Эти вопросы перекликаются с тем, о чем я пишу в романе, поэтому не хочу повторяться и буду краток. Родился в Липецке, там же вырос и провел первые двадцать лет своей жизни. Город считается жемчужиной черноземья. Возможно, так и есть. Мне там было неуютно и скучно. Не исключаю, что проблема была во мне. Два года домой не ездил, поэтому интересно, каким его увижу сейчас. Город кормит металлургический комбинат, он же диктует свои металлургические правила. Народ смурной, напряженный, уставший. Много алкоголя и достаточно криминала. Учился в школе-гимназии № 64 в классе с гуманитарным уклоном. Закончил заочно факультет специальной педагогики Липецкого Государственного Педагогического Университета. Два года оттарабанил на заводе. Не совсем на заводе, в одном из подшефных ему цехов, кажется, по озеленению и снегоуборке. Числился автослесарем. Устроили по блату. В машинах как не разбирался, так и не разбираюсь. Научился набивать колодки на колеса и вырезать прокладки. В Петербург привела любовь к девушке и присущая мне тяга к приключениям. Регулярно созваниваюсь с мамой по телефону, реже — по скайпу, со старшей сестрой отношения непростые, эпизодические, она у меня своенравная, отец умер, когда мне было четырнадцать лет. С его потерей примирился только после передоза. Полностью повторил его судьбу, у него — бухло, у меня — наркота. Я остался жив, он — нет.

Нам никуда не деться от разговора о Лехе Никонове. Насколько его влияние на тебя велико? 

Ох… Велико, особенно в начале творческого пути было велико, да и потом. На мой стиль он не повлиял (этой ловушки я избежал), на образ мыслей – да. Мне кажется, Никонов на многих пишущих сейчас в Петербурге молодых людей повлиял. Подробнее о наших непростых отношениях я расскажу в своем романе «История одного прозрения», над которым сейчас работаю.

На самом деле я искренне благодарен ему за то, что он помог мне с самоопределением. Побывав на его чтении, я сразу понял, кто я и куда отныне буду идти. Стал относиться к своим литературным экспериментам серьезнее. К сожалению, я перенял и всю систему его ценностей, жил и руководствовался ею… И в результате чуть не окочурился. На самое главное, чему он научил меня – так это тому, чего делать не надо и каким  поэтом и человеком быть не стоит.

Вернемся к разговору о тебе. Не так давно ты разместил объявление о поиске работы. Удалось ли тебе найти ее?

Было дело. Официально не удалось. Прожигать жизнь я больше не хотел, перебиваться непонятно на каких работах тоже, телом и духом окреп, денежные сбережения закончились, продавать на Авито было нечего, почти все распродал, творчество не плодоносило… Мне тридцать пять лет. Пришлось задуматься над тем, что делать дальше… Это был угар! Попробовал устроиться в одну социальную контору по работе с несовершеннолетними правонарушителями. Известная в городе организация. Прошел два собеседования, на которых был достаточно открыт и рассказывал о том, о чем лучше не говорить, но меня же спрашивали. Недавний передоз, трансвестизм и некоторые другие неординарные факты своей биографии пришлось выложить на стол. Работодатели слушали меня внимательно, понимающе кивали, но я‑то видел, что они уже хуеют и, хм, порядком впечатлены. На финальном этапе надо было отослать резюме директору, и он меня забраковал без объяснения причины, как раз тогда, когда я думал, что работа у меня уже почти в кармане. Поразмышляв над всем этим, я решил пойти своим путем, не вписываюсь, так не вписываюсь. Мне не привыкать. Разместил то объявление в соцсетках… и пошло-поехало. Не скажу, что народ валом повалил, но кто-нибудь регулярно да появляется. Так что теперь я чувствую себя в своей тарелке по всем направлениям и реализую не только свои творческие способности. Короче, я действительно счастлив, потому что занимаюсь тем, чем всегда интересовался, чтобы не происходило — литературой и психологией. А! Ну и курьерю время от времени в одной фирме. Финансовая стороны моей жизни сейчас хромает, но, думаю, все наладится, ведь я начинаю сначала. Только на этот раз на здоровом и крепком фундаменте. И одно другому совершенно не мешает.

У тебя есть классное интервью (наверное, лучшее) Модному Петербургу. И, среди прочего, мне очень запомнились две вещи оттуда. Первое — это твои альтруистические намерения, готовность помогать, бороться с несправедливостью, неустроенностью, и, второе, это понимание того, что, в общем, кроме альтруизма и творчества, тебе нечего предложить этой реальности. Что-нибудь поменялось за это время? Ты надеешься на то, что стихи могут заставить людей посмотреть на мир по-иному, начать двигаться, готов ли ты сказать, что это действительно так?

Пожалуй, что нет, не поменялось… Творчество, сочувствие и сострадание по-прежнему в приоритете, но уже очищенные от эгоистических мотивов и моих болячек… На другом уровне осознанности. Куда не просят, не лезу.

Я не только надеюсь, но верю и знаю, что это так, слово творит, слово меняет мышление и расширяет горизонты сознания, слово развивает. Но также это еще и оружие. Им ты можешь защищать и спасать, им же можешь убивать и разрушать. Раньше я не ведал, что творил. Проще говоря, выебывался. Вот и сотворил себе и другим ад. Поэтому, если у поэта сердце грязное, он принесет много горя, слез и бед, если чистое – много радости, света и пищи для размышления. Поэт вне времени и всего остального, он тот, кто он есть, и делает то, что делает.

Ты родился в год собаки (это почти цитата из твоего рассказа), будущий год — он тоже “собачий”, что ты ждешь от него? Вообще ты веришь в приметы?

Ха! Ты уже второй человек, который говорит мне об этом. Я как-то не задумывался… Жду от него много приятных сюрпризов и новых поворотов! В знаки верю, но не тороплюсь с их интерпретацией.

– В.П.