фото: Мар­сель Дюшан

Куль­ту­ра стре­мит­ся овла­деть сти­хи­ей. Если она име­ет пра­виль­ное направ­ле­ние, конеч­но. Вычи­та­ем част­ное, полу­ча­ем сло­вес­ную прак­ти­ку, почти игру. Начи­нать сле­ду­ет с кален­да­ря, веро­ят­но, так долж­на дышать арха­и­ка, кос­мос, но это невер­но. Кос­мо­са здесь нет. Не в моей вла­сти, види­мо, но я дал бы меся­цам дру­гие назва­ния — име­на рус­ской куль­ту­ры. У меня есть сомне­ния по пово­ду деся­ти, но два я точ­но знаю. Два име­ни. Ноябрь-декабрь — финал года, гра­ни­ца зимы-осе­ни, уже отчет­ли­вый снег, вода-огонь, скор­пи­он-стре­лец. Ноябрь к Носо­ву, декабрь Вве­ден­ско­му — не по пра­ву рож­де­ния, а по пра­ву того, что назы­ва­ет­ся направ­ле­ни­ем. Впро­чем, направ­ле­ния тут нет. Есть сдвиг. От пре­дель­но дет­ской к абсурд­ной, взрослой.

Им я посвя­тил два сво­их тек­ста, кото­рые пишу уже боль­ше двух лет. На каж­до­го нашел по худож­ни­ку. Не к каж­до­му нахо­дят­ся сло­ва. Соло­ма, вооб­ще, пре­дель­но замед­лен­ный блог, мне не нуж­ны вспыш­ки и выви­хи, нуж­ны сдви­ги. Мета­мо­дер­ни­сты назо­вут это осцил­ля­ци­ей, коле­ба­ни­ем — это так, но это слиш­ком общий раз­го­вор. Мы гово­рим о лите­ра­ту­ре. Дет­ский мир — шаг при­ра­ще­ния, любая дет­ская кни­га рас­ши­ря­ет устой­чи­вый кон­структ мира, так начи­на­ет­ся осво­е­ние, при­об­ще­ние, при­рас­та­ние. Незнай­ка обре­чен на само­го себя постоль­ку, посколь­ку у коро­тыш­ки — корот­кий путь, т.е. пря­мая. Так куль­ту­ра покры­ва­ет плос­ко­сти, выду­мы­ва­ет мир. Эта важ­ная пози­ция нояб­ря, его зна­че­ние. Кар­той дет­ства кро­ет­ся ката­клизм, рево­лю­ция, вой­на, тай­на на дне колод­ца. Носов гени­аль­ный писа­тель, ноябрь­ская погод­ка, на шля­пе уже не мок­нет дождь. Он родил­ся в нача­ле меся­ца, умер в сере­дине лета, сво­е­го глав­но­го про­из­ве­де­ния так и не дописав.

Послед­нее сти­хо­тво­ре­ние Харм­са — “Я дол­го думал об орлах…” — не толь­ко сдвиг семан­ти­ки, это путь кото­рым шли обе­ри­уты, неосо­знан­но, пожа­луй, но вер­но. Это самое “вве­ден­ское” его сти­хо­тво­ре­ние. “Быть может толь­ко Бог”. Взрос­лый Вве­ден­ский — послед­ний виток кру­га, декабрь, нача­ло зимы. Это вре­мя гра­ни­цы, огра­ни­че­ния. Незнай­ка рас­тет, Фомин (“Елка у Ива­но­вых”) съе­жи­ва­ет­ся до одной бук­вы, слов­но чело­век, у кото­ро­го не было глаз и ушей. Мы ждем от лите­ра­ту­ры сего­дня широ­ты жеста, рас­ка­ти­сто­сти сти­ля, это путь дет­ский, рас­су­доч­ный. И Мару­ся Кли­мо­ва не так уж и не пра­ва, гово­ря о том, что вели­кие кни­ги рано или позд­но ста­но­вят­ся дет­ски­ми, пото­му все нынеш­ние писа­те­ли зара­нее пишут дет­ские кни­ги. Он избрал для себя две темы — смерть и Бог. Его про­за исчез­ла, но она есть, “Убий­цы вы дура­ки” — это вели­кий роман, кото­рый был и нет, кото­рый каж­дый хоть раз про­чи­тал. Из гор­до­сти сте­лет­ся ску­ка, декабрь вол­шеб­ное вре­мя. Вре­мя подар­ка. Дико­вин­ки. Вре­мя гения, кото­рый вот-вот про­изой­дет, и не ска­жет об этом.

– Вик­тор Пучков