Сегодня в гостях у Соломы. писатель Алексей Лукьянов. Мы публикуем фрагмент его повести «Мой дядя — флибустьер», детской сказки, сюжетом которой становится само ощущение ребячества, бесконечной игры и заслуженного, кажется, счастья. Приключенческая фабула, морские разбойники, таинственный остров, четвероногий индюк, волшебное золото — все эти уже давно позабытые современной подростковой прозой атрибуты заново оживают в повести, но обретают совершенно другое значение: стереть границу между читателем и писателем таким образом, чтобы детство стало единственным из возможных авторов повествования.
Этой публикацией мы открываем серию, составленную из не изданных пока на бумаге произведений современных писателей, лучших свидетельств сегодняшней «второй культуры».
* * *
Детскую книжку может написать тот, кто умеет смеяться, а подростковую тот, кто умеет грустить. Леша, как давно ты по-настоящему смеялся?
На самом деле — очень давно. Примерно тогда, когда начал «Флибустьера». Эту повесть я с переменным успехом писал около восьми лет, несколько раз переписывал, и точку поставил только усилием воли. Как говорят: ремонт нельзя закончить, его можно только прекратить. Несколько раз менялся образ главного антагониста, несколько раз менялась композиция текста в целом, и я решил — либо я закончу текст, либо он останется навек незавершённым. Уже сейчас я вижу, что можно было сделать иначе, но бью себя по рукам и не даю влезать туда снова. Впрочем, о смехе. Пока я не обращал внимания на то, что творится вне моего маленького мира, я был очень весел. Потом вышел в большой мир, и как-то мне стало не до смеха. Я очень скучаю по смеху. Может, когда-нибудь всё снова наладится.
«Моя дядя — флибустьер» — это детская или подростковая вещь?
Рассчитывал на возраст 10–12 лет, возраст, когда дети самостоятельно глотают книги. Сейчас же думаю, что можно, наверное, и с восьми лет попробовать. Но, откровенно говоря, я писал для себя-ребёнка, памятуя литературные вкусы своего детства.
Алексей Лукьянов
То есть повесть автобиографична?
В «Флибустьере» всё выдумка, от первого до последнего слова, и главный герой — почти идеальный мальчик, таких я в жизни не встречал. И это книга не о детстве, а об идеальном мире. Книга о детстве будет полна разочарования, ибо детство — совсем не безоблачная пора.
Повесть требует некоторого знания темы, терминов, литературы. Не боишься ли ты, что это может отпугнуть читателя?
Не боюсь. Во-первых, сейчас любой термин легко гуглится даже детьми. По крайней мере, меня в этом возрасте специальные слова не пугали — была библиотека, были словари, и я легко узнавал незнакомые слова. Во-вторых, если книга неинтересная, то наличие или отсутствие там специальных терминов значения уже не имеют.
Твоя повесть классно иллюстрирована…
Да. Иллюстратора зовут Ксения Здоровец, к сожалению, лично мы незнакомы, только через фейсбук. Нас свела Лиза Оселкова, тоже мой фб-френд, которая загорелась идеей издать «Флибустьера». Повесть начиналась с графических работ моей жены, но у неё в плане рисования сейчас иные интересы, поэтому предложили проиллюстрировать Ксении. Иллюстрации, мне кажется, идеально ложатся на текст, хотя там изображены эпизоды лишь из самого начала повести. Если так случится, и «Флибустьер» когда-нибудь увидит свет на бумаге, я был бы счастлив, если Ксения нарисует и прочие эпизоды.
Это твой первый опыт работы в детской литературе?
Нет, я уже писал для пермского журнала «ВездеПрыг» короткие рассказы и сказки. Правда, совершенно не в курсе, как их принимали дети. Отсутствие обратной связи немного угнетает. Если взрослый читатель может оставить ругательную или хвалебную рецензию, то ребёнок, как правило, так не поступает, так что нравится детям или нет, я до сих пор не в курсе.
Ты легко идешь на эксперименты с формами. Как, за счет чего?
Не уверен, что это эксперимент. Это просто игра. Я вообще отношусь к литературе, как к игре, но не спортивной, а к ролевой, как дети в куклы играют. Если это воспринимается, как эксперимент — что ж, вот он, мой метод.
Поясню немного. Сюжет. Кажется, что вообще не важен. Важна эта джазовая интонация, синкопы и — условный — Рио-Апельсино. То есть в повести нет развязки, нет главного ответа — полюбили ли герои друг друга, женились ли?
Как писал Марк Твен: «Когда пишешь роман о взрослых, точно знаешь, где остановиться, — на свадьбе; но когда пишешь о детях, приходится ставить последнюю точку там, где тебе удобнее». Описан эпизод из жизни мальчика, попавшего на чудесный остров. Грустно было бы описывать возвращение мальчика домой. Всегда должен быть зазор для фантазии читателя, чтобы он представлял — что же могло случиться потом? В общем, я и взрослые свои тексты так же пишу. Дружба не всегда оканчивается свадьбой, приключения не всегда оканчиваются хорошо. Лучше остановиться там, где всё в порядке.
Можно ли сказать, что идеальный читатель — твои дети?
Признаться, я очень боюсь, что мои дети прочтут мои рассказы или повести. Хотя втайне, наверное, этого хочу.
Ты живешь и трудишься в Соликамске. Каково это — быть писателем здесь? Кем ты работаешь? Ты один из немногих нестоличных молодых писателей, который не бросает писать.
В Соликамске труд писателя не востребован (как, наверное, и везде сейчас). Я работал на вредном производстве, кузнецом, сейчас преподаю компьютерную графику и лепку в школе графического дизайна детям 4–15 лет. Литература для меня никогда не была основным способом заработка (хотя два года я жил только за счёт гонораров), это скорее эксцентричное хобби. К сожалению, в последнее время я пишу всё реже и всё неохотнее. Возможно, чернила заканчиваются.
–
А. Лукьянов
Собачий аппетит
Рио-Апельсино
Мишка ругал себя за забывчивость. Теперь ему точно не стать морским волком – только вышли в плавание, а он уже раскис, как первый снег после оттепели. В лазарете, где мучился «морской волк», пахло лекарствами, и от этого желудок Мишки крутило ещё сильнее. Полночи он бегал в гальюн и обратно, и даже начал думать, что так и умрёт от морской болезни, и все в Рио-Апельсино – по крайней мере, мальчишки точно – будут смеяться над такой смешной и негероической смертью. И Зайке будет досадно, что она подружилась с таким никчемным сухопутным фруктом. А папа с мамой скажут: «Мы же предупреждали». А Барбара скажет «Зэр шлехьт!» И все, конечно, будут правы. И зачем он тогда пошёл в булочную?
В иллюминатор лазарета кто-то постучал. И хотя всё Мишкино нутро выворачивалось наизнанку, он на мгновение забыл о болезни: кто это ночью за бортом может стучать в стекло?
Это был мокрый, как курица, Гоббель-Оббель.
– Дрыхнешь тут, а я порхай, будто колибри, – проворчал индюк и кое-как втиснулся в иллюминатор.
– Гоббель! – хотел крикнуть Мишка, но индюк закрыл ему рот крылом.
– Дай пожрать. Да не пучь глаза, я не тебя есть заставляю, а сам хочу. Со вчерашнего дня ничего не ел.
Мишка сдержал приступ тошноты, но из еды у него имелись только сухарики.
– Помягче хлебушка не мог припасти? – обиделся Гоббель-Оббель.
- Так откуда я знал…
- И что в тебе Зайка нашла? Ничего не знаешь, зеленеешь от качки. Жалкий сухопутный…
– Ты как нас нашёл?
Индюк поднял крыло – мол, подожди немного – и похрустел сухариками.
- Я и не искал. Сидел себе на мачте и думал, как же вы без меня праздник отмечать будете? Вдруг смотрю – бригантина какая-то. Ну, я и полетел. Можно подумать, в Южном океане бригантин избыток.
- Мы же тебя потеряли! Всех пиратов поймали, а тебя нигде нет. Зайка очень расстроилась.
- Правда? – Гоббель приосанился.
- Конечно!
- Ладно, завтра сюрприз будет.
Гоббель-Оббель устроился в ногах у Мишки и закрыл глаза. Мишка тоже попытался заснуть, но Гоббель ворочался, кряхтел и никак не мог устроиться поудобнее.
- Что ты всё время ёрзаешь?
– А, – махнул крылом индюк. – У меня синдром Васисуалия Лоханкина.
– Кого?
– Ну, был такой дяденька, который жене говорил, что умрёт с голоду, а сам ночью, тайком, пробирался на кухню и ел.
– А ты тоже днём умираешь от голода?
– Нет, но аппетит у меня собачий.
– Правильно говорить – волчий.
– Это у капитана аппетит волчий, потому что он – морской волк, а у меня аппетит собачий, потому что восемь склянок уже пробило.
Мишка не понял, при чём тут склянки, тем более – восемь. Индюк объяснил, что время на корабле отмеряется склянками – тридцатью минутами, которые отмеряют песочные часы. Каждые восемь склянок – или четыре часа по-сухопутному – на корабле меняется вахта, и самой тяжёлой считается вахта с полуночи до четырёх утра.
– Вот она и называется «собакой». И мне в это время сильней всего есть хочется. А сухарики, кстати, ничего себе.
– С чесноком, – похвастался Мишка.
– Редкая гадофть, — покачал головой индюк, набив сухариками полный клюв.
– А зачем тогда ешь? Ну-ка, выплюнь!
– Фигуфки!
В пять минут Гоббель расправился в полным пакетом сухарей, и накрошил полную койку крошек.
- И как мне теперь спать? – рассердился Мишка.
- Зачем тебе спать? Ты в открытом океане на настоящем паруснике! Любой мальчишка на твоём месте постарался бы сейчас выйти на палубу и упасть за борт, чтобы испытать настоящие морские приключения.
- Ну уж нет, я не сумасшедший.
- Никакой романтики! Вот дядя Боря в твои годы…
Волшебная монета дяди Бори
Индюк начал пересказывать карьеру дяди Бори, как тот начинал простым юнгой на «Зоротой лыбке», но со временем стал самым настоящим морским волком, как стал боцманом на «Серой Шейке» и «Пиноккио», старшим помощником капитана на фрегате «Лёлишна» и чайном клипере «Элис», и как, наконец, стал капитаном. Приключений было так много, и все были исключительно страшными и опасными, и во всех Гоббель-Оббель проявлял себя с самой что ни на есть лучшей стороны – сражался двумя крыльями, играл на пианино четырьмя лапами и даже гипнотизировал своими развисюльными кораллами желающих на праздновании Дня Золотого Дублона.
- Но самое смешное было, когда мы вернулись из Антарктиды.
- А что было?
- А ты что, не знаешь, откуда у нас фонтан?
- Нет.
- О, тогда тебе повезло, лучше меня никто об этом не расскажет.
Пока дядя Боря ещё не женился на тёте Стоше, он в Рио-Апельсино только по праздникам наведывался. И горожане, чтобы чаще о нём вспоминать, отлили бронзовый памятник, на котором дядя Боря боролся с морским чудовищем Кракеном. На постаменте было написано:
Дядя Боря всех поборет, переборет, выборет.
Дело в том, что с детских лет дядя Боря обладал недюжинной силой, и занимал первые места во всех международных соревнованиях по борьбе. Он обессмертил своё имя в веках, а заодно и свой город прославил, потому что был истинным патриотом вольного города Рио-Апельсино. Но вскоре спортивная слава юному дяде Боре опостылела, и он смертельно заболел морем. Однажды ночью он покинул родной город и на плоту из трёх сосновых досок вышел в открытое море. Там его во время шторма подобрала рыболовецкая шхуна «Зоротая лыбка», после чего приключения посыпались на дядю Борю как из рога изобилия.
Рио-апельсинцы внимательно следили за карьерой земляка по страницам международных газет, но этого им казалось мало. Поэтому горожане скинулись в металлолом, и отлили памятник, чтобы было, что показывать приезжим.
И вот однажды, освободившись на пару недель раньше срока, дядя Боря понял, что ужасно соскучился по всем своим друзьям и хочет их навестить. Но он хотел сделать сюрприз, и поэтому вернулся в бухту Флёрдоранж затемно. Поднявшись вверх по течению по реке Оранжевой, дядя Боря поставил бригантину на прикол, а сам вошёл в спящий город.
Выйдя по Восточной улице к маяку, дядя Боря весьма удивился, столкнувшись нос к носу с самим собой. Разобравшись, что это не галлюцинация, а монументальное искусство, капитан Карибский-Корсар решил пошутить, ибо человеком был весёлым и не лишённым озорства. Он попробовал оторвать статую от постамента.
За этим занятием его и подловил Шик-Блеск.
– Это по какому такому полному праву бесчинствуете, гражданин? – возмутился дворник, и перетянул вандала метлой пониже спины.
Вандал не устоял и рухнул на мостовую вместе с памятником. И памятник изрядно помялся.
Дядя Боря поднялся и с грустью оглядел свои останки.
– Та-ак, – сказали мужчины в один голос. Потом внимательно посмотрели друг на друга – и узнали.
– Шикардос!
– Борбос!
Стиснув друг друга до хруста в костях, капитан с дворником уселись на пьедестал и стали думать, что делать с памятником.
– И зачем ты его вообще снять хотел? – сердился Шик-Блеск.
– Думал, спрячу в кустах, а сам на его место встану. Сюрприз бы получился. А ты зачем меня метлой ударил? Видел же, что я уже поднял статую!
Они ещё раз посмотрели на помятую статую.
– Вот что, – решил дворник. – Я сейчас отвезу памятник кузнецу, пускай залудит. А тебе придётся временно на этом месте постоять.
– А не заметят, что статуя ненастоящая?
– Да ты что! Этот монумент настолько всем глаза намозолил, что никто на тебя и внимания не обратит.
Дяде Боре показалось обидным, что на него никто и внимания не обратит, но с другой стороны – чем не шутка?
– Только ты побыстрей. А то поза не очень удобная, ноги затекут.
– Не переживай. Сутки, не больше.
Сложил дворник в тачку статую – и поспешил к кузнецу.
Рассвело. Ушёл с дежурства смотритель маяка Не Одна Ли Малина, отправился на утреннюю поклёвку пан Рыбка, открыл ставни частной амбулатории доктор Минхерц, – и никто не обратил на дядю Борю внимания.
Вскоре площадь наполнилась разношёрстной публикой, большей частью – отдыхающими. К постаменту подошла группа туристов, и экскурсовод начал рассказывать о знаменитом моряке и борце Карибском-Корсаре. Дядя Боря услышал в свой адрес много тёплых хороших слов.
– Вглядитесь внимательно! – говорил экскурсовод. – Мужественное лицо, значительная фигура. Скульптор точно передал силу и решительность, недюжинный ум и душевную щедрость нашего земляка. Герой будто дышит!
И если сначала дядя Боря пытался не дышать, чтобы не смущать туристов, но после этих слов решил, что можно. И вздохнул.
Один из туристов заметил:
– Надо же… И правда дышит. Какая всё-таки сила в искусстве.
– Я очень рад, что и вы это заметили, – обрадовался экскурсовод. – Что ж, нам пора. Пройдёмте к маяку!
Конечно, не задерживая дыхание стоять стало легче, но не намного. Солнце всё время печёт, никакой тени, и дядя Боря не один раз успел пожалеть, что сломал памятник. После полудня, едва жизнь в городе чуток замерла, капитан спрыгнул с пьедестала и пошёл в кафе, расположенное в тени маяка, на углу Северной и Розы Ветров.
– Минералки холодной, пожалуйста, и крем-брюле, – попросил он.
Посетители, – а всех их дядя Боря знал с детства, – сделали вид, что ничего особенного не произошло, хотя было совершенно ясно – произошло нечто! Среди бела дня памятник зашёл в кафе выпить минералки и съесть мороженого – такое даже раз в год не случается.
Тем не менее владелица кафе тётя Стоша – тогда просто Стоша — подала памятнику заказ. Тот поблагодарил, расплатился золотым дублоном, сдачи не взял, и уселся у окна. В кафе царила тишина.
И тут дядю Борю прорвало.
– И что вы так на меня смотрите? Думаете, так легко стоять, когда солнце шпарит? Попробуйте сами! Кто вас просил памятник ставить, а? Лучше бы фонтан установили.
– Что, и вправду тяжело? – посочувствовала Стоша.
Капитан понял, что погорячился.
– Да уж… – виновато пробормотал он. – Не сладко.
– Мы обещаем! – клятвенно заверила Стоша. – Мы сделаем фонтан! Прямо сегодня!
Дяде Боре стало совсем неудобно.
– Ну, в общем-то… ладно, чего уж там, я потерплю…
– Не надо терпеть! – воскликнула тётя Стоша, и все посетители горячо её поддержали. Правда, что такое – памятник выдумали! В городе ни одного фонтана, а они – памятник!
– Да-да, – согласились все. – Фонтана нам явно не достаёт. Это и для климата полезно…
Вскоре всё кафе шумело, что фонтан действительно важен для города. Стихийное собрание превратилось в стихийный митинг, на который сбежался весь город, и никто не обратил внимания, что постамент пуст, а дядя Боря стоит рядом и слушает.
В конце концов, капитан Карибский-Корсар понял, что достаточно уже наотдыхался, и снова влез на постамент. И не слезал до самой ночи. Когда же стемнело, послышался скрип тачки – Шик-Блеск привёз отреставрированный памятник. Вдвоём друзья аккуратно водрузили бронзового дядю Борю на место.
– Ну, брат, – живой дядя Боря похлопал двойника по плечу, – быть тебе фонтаном. Народу не нужны памятники, народу фонтаны требуются.
С тех пор вместо памятника в центре города фонтан.
- Нет фонтана. Взорвали, — сказал с грустью Мишка.
- Тоже мне, беда. Новый построят, лучше прежнего. В Рио-Апельсино всегда так – соберутся все вместе и чего-нибудь сломают, а потом снова сделают, лучше, чем было. Помяни моё слово – вернёмся, а там уже новый фонтан.
- И маяк?
- А они и маяк сломали? Что за люди! Ни на минуту их оставить нельзя. Эй, моряк с печки бряк, ты чего мои сухари клюёшь? – прервался Гоббель-Оббель.
Мишка очнулся. Оказывается, увлечённый рассказом индюка, он вовсю хрупал сухариками. Вернее, теми крошками, что оставил Гоббель. Усилившаяся качка не вызывала спазмов в желудке.
На палубе коротко звякнула рында.
– Это которая склянка?
Мишка посмотрел на свои электронные часы.
– Э… наверное, восьмая. Четыре часа утра.
– Так, всё, «собака» закончилась, я пошёл спать, – индюк широко зевнул. – Чего сидишь? Перетряхни койку, а то я в крошках спать не могу, чешусь весь. Ох, крылышки мои, крылышки, как же вы у меня устали…
– Сам накрошил, а мне убирай!
- Какой же ты лентяй! Всё про тебя Зайке расскажу.
Мишка заново перестелил простыню и уже через минуту сладко спал. В ногах у него богатырским храпом храпел Гоббель-Оббель.
Скачать полный текст повести в формате epub Вы можете здесь.