Кажется, любая дружба должна иметь важный символический жест, у каждого свой. В нашем случае, я хорошо это помню, было вот что: атриум филфака заметно потемнел, была ранняя весна, последняя пара — это надо видеть: колонны буквально синеют, лица древнегреческих статуй начинают казаться ниже  — и свобода нахлобучивается порывистой охапкой свежевыжившей пыли на молодую голову. Миша дает мне послушать две болванки, одна до сих пор хранится: сборник восьмибитных ремиксов на Бека “Hell Yes” и альбом Вовы Тереха в составе Ривущих Струн  —  “1969”. Это любимая моя музыка. Подарок. Тогда  —  нам по 18 лет, сейчас  — по 30  —  и самое удивительное, конечно, что точка того нашего юного взаимодействия  —  рукопожатия, обмена, улыбки  —  все осталось точно таким же, с той лишь разницей, что сейчас мы разделены бытом и расстоянием, семьей и вечной занятостью. Но Миша (выступает под маской Mi Croevkhas) продолжает дарить музыку, а я продолжаю ее слушать. Лейблу Plan A, Мишиному детищу, в марте этого года исполняется один год. Ничтожно мало  —  и, конечно, много.

Это интервью с моим другом.

* * *

Миша, у тебя есть ощущение пути? То есть, да  —  мы не сделали невероятных карьер, но мы что-то делали же все эти годы, я писал прозу, ты делал музыку, запустил электронно-музыкальное издательство, и вот молодость вступила в пору кризиса  —  и где мы оказались? Куда мы  —  ты  —  пришел? Был ли путь? Как ты на это смотришь?

У меня постоянное ощущение, что этот путь только начинается. Но, кстати, до сих пор не понял, зачем. Ты знаешь, мне ближе сейчас другой подход. Мне важно именно движение, что оно есть, думаю то, что оно продолжается,  —  это и есть главная мотивировка, и она же  —  результат, хотя и относительный. Но это характеризует мое нынешнее состояние лучше всего. Собственно, Plan A  —  о том же. Большая часть записей лейбла  — это попытка зафиксировать момент, хотя на самом деле, я бы просто назвал это собранием джемов, коллабораций и просто спонтанных идей. Сам я раньше записывал очень многослойные трэки, постоянно что-то менял, переделывал. Теперь мне ближе более живой подход  —  все пишется сходу, иногда и за один тэйк. Впрочем, не так давно вспомнил, “как оно было”, и попробовал писать что-то более “многодорожечное”, может быть, так все для меня и будет развиваться. В любом случае, я всегда делаю какой-то пост-продакшн того, что пишется. Лоу-фай лоу-фаем, но я хочу сохранить некую планку качества. Но главная идея  —  именно в “здесь и сейчас”. И это не всегда музыка с большой буквы, но мне это интересно  — и этого достаточно. А если интересно еще кому-то  —  тем лучше. Знаешь, можно произнести много громких слов и набрать их с большой буквы, но  —  это же всегда такой трейд-марк. Намного правильнее называть собственные творения “прикольной фигней”, например.

И, тем не менее, ты музыку издаешь, а это предполагает какую-то коммуникацию, перцепцию. Каким ты видишь своего слушателя?

Сложно представить себе “портрет слушателя”, все, кого я знаю, — довольно разные. И про аналоги трудно сказать сходу, потому что, хоть я и не считаю Plan A в нынешние времена верхом оригинальности, и вообще, заявления в духе “мы уникальны”, попахивают профанацией, но вспомнить что-то идентичное сходу не могу. Тут же очень разные влияния, от шумовой музыки до хип-хопа… Все-таки адекватнее смотреть на это через меня самого. Т.е., с одной стороны, я “хватаю” момент, а дальше уже как с кометой — столкнулся —  хорошо, нет — еще лучше, кто-то остался жив.

То есть ты не позиционируешь себя как подпольщика-авангардиста?

Нет, точно нет. Андеграунд нынче — это вообще очень размытое понятие. В этом есть и плюсы, и минусы: тотальная эклектика, да, это здорово, но каша в головах — нет. А каша в головах и у слушателей, и у организаторов мероприятий, и у издателей, и у музыкантов. И у меня тоже. Поэтому и андеграунд весьма условен. Всего слишком много, и музыки, увы, тоже.

Путь самиздата: это единственный путь?

Самиздат — самый простой путь, а еще самый независимый. Фокус сейчас не в способе издать, а в способе завладеть вниманием. Я пытаюсь сделать что-то, что все-таки внимания стоит. Хотя бы потому, что каждая изданная мной работа (не только моя личная под маской Mi Croevkhas) — уникальный синтез настроения, спонтанных реакций и звука. А это и составляет основное содержание современной музыки как таковой, по-моему.

Как устроена работа лейбла: где записываетесь, кто сводит, дорого ли это? Можно ли на этом заработать? Как бы ты определил успех для независимого издательства? Или это не те категории, которыми можно измерить лейбл и его музыку?

Записываемся мы в домашних условиях, реже где-то на выступлениях, свожу и мастерю все сам. Поэтому никакой цены это не имеет. Мне пришлось потратиться при издании сборника Fam­i­ly Plan­ning, который вышел на кассетах. Но, опять же, кассеты записываются и обложки печатаются без посторонней помощи. А успех, успех для артиста —  это, наверное, на Boil­er Room выступать. Я бы хотел когда-нибудь, правда, публика там часто у*банская (ой, извините). А для лейбла — это, наверное, продаваться хорошо на Juno или Bleep.com, и многие “андеграундные” лейблы с этой задачей вполне справляются (что вовсе не говорит об их “продажности”, “конформизме” и т.п., просто мы живем в мире, в котором модно и популярно может быть вообще все что угодно).

В связи с Band­camp у меня вопрос возникает. Смотри: стрим ориентирует слушателя таким образом, что параметры поиска обуславливаются известными образцами музыки, поиск его ограничивается его же стереотипами. Это своего рода отрицание нового, раз, и усреднение качества, два. Почему ты выбрал Band­camp?

Я бы не сказал, что стрим провоцирует ретроманию. Но прослушивание музыки только “в потоке” —  это плохо. Говорю как человек, который любит носители и накопители. И который сомневается, не навернется ли Интернет в один прекрасный день, оставив нас без невесомых облачков и потоков благодати. Но стрим, по-моему, никак не мешает развитию “андеграунда” (если сейчас что-то серьезно развивается), скорее, наоборот. Это нишевая все-таки штука. Band­camp — наиболее востребованный сервис для “независимых” музыкантов, к тому же довольно удобный. Но и требующий все-таки кое-каких вложений: я, например, плачу 20 баксов в месяц за ”лейбловый” аккаунт Plan A, правда, за эти деньги я могу собирать там только до 15 артистов.

У тебя ведь внушительная коллекция кассет…

Я начал собирать кассеты лет в 12 без цели, конечно, просто других источников не было тогда, но потом их количество возросло, а в последнее время и качество изменилось до неузнаваемости. Я периодически покупаю новые релизы, а иногда мне дарят или отдают что-то, бывает что “старое и ненужное”, и оно тоже иногда оказывается очень любопытным. Сколько всего у меня пленок — никогда не считал, и что считать коллекцией — тоже вопрос. Стоит ли учитывать те кассеты, которые я покупал в детстве? Не знаю… Хотя второй альбом ШуРы, например, до сих пор котирую, он прекрасен. А еще недавно друг отдал мне старые кассеты, и среди них был Мат без электричества группы Ленинград. Я послушал и понял, что уже и забыл, каким по-настоящему веселым был этот коллектив!

Ну, а из актуального — последними приобретениями были кассеты Leav­ing Records, Ter­mi­nal Dream, Tape Wreck. Что это такое, лучше меня вам расскажет Интернет.

Насколько это дрочерство, а насколько — реальная любовь к определенному типу звука? И то, и другое. Потому что кассеты действительно звучат лучше mp3 (а в чем-то — и CD), но коллекционирование — это действительно не только о музыке, но и о возможности подержать в руках носитель и поглядеть картинки.

* * *

И вот картинки. Чтобы все понимали —  каково это. Раннее лето, группа Лес выступала на фестивале Fields в парке Музеон, у нас было часа 2–3, мы записывали первые сессии для нашего будущего альбома. Писать решили прямо на улице, под деревом разложили скудную аппаратуру, ноутбук, микрофоны, я читал стихи, слова сбивал ветер и энергичный сет Антона Маскелиаде, Миша жужжал на какой-то детской игрушке со звуками. Получилось плохо. Через три месяца Миша приостановил свое активное участие в Лесе, наш альбом мы стали переписывать. Миша жил тогда в Люблино в отсеревшей хрущевке на последнем этаже недалеко от метро, между сессиями ходили в продуктовый и “БургерКинг”, встречали его девушку Леру. Это был последний мой день в Москве перед отъездом в Латвию,накануне я получил приглашение от Дома писателей в Вентспилсе, готовился провести там месяц и написать книгу, это воодушевляло. Но по итогам — самым плодотворным был именно тот холодный и ветреный столичный вечер. Комната устеленная проводами, квадратный сэмплер, в колонках мой голос, Миша жестами показывает мне не останавливаться — и читать еще, лампа украшена странными ветками (“Лера делала”), книги на книжном шкафу перемешаны с кассетными боксами с самыми странными в мире названиями.

* * *

На самом деле у меня есть два вопроса, которые я давно хочу тебе задать. Помню это странное чувство, когда я узнал, что ты из Электростали. Как так получилось, что мы из одного города?

В моем случае так получилось благодаря родителям, точнее — прародителям. Дедушка и бабушка поселились там, еще когда Электросталь была поселком Затишье, насколько я знаю. Мама родилась там же, папа из Дмитрова.

Я поясню, почему меня так это интересует. Ну, во-первых, ты наверняка слышал эти истории про Машзавод, что там помидоры суют на реактор, а они к концу дня в два раза больше и красные-красные, а, во-вторых — я задумываться начал об этом только недавно — вот эта земля, наш город, это ведь еще и родина, скажем, Пильняка, или Сатуновского… Я читал сыну недавно какую-то его детскую книгу — и поймал себя на мысли: это же здесь написано, в вагоне электрички на Москву. Какие твои воспоминания, ассоциации от Электростали? Чувствуешь ли ты что-то подобное моим ощущениям? Или ты все-таки больше москвич уже?

Конечно, город на меня повлиял. И общая “индустриальная” серая эстетика, и весь быт маленького подмосковного городка. Все это хранится в подсознании, конечно же, если не сказать — в сердце. Потому что какие-то моменты вспоминаются до сих пор, причем это даже не обязательно события, просто ощущения, сны бывают. Недавно был там, кстати, заезжал к двоюродному брату — у него своя группа есть, Shyn­gys, хардкорно-тяжелого плана.

Это, вероятно, из старой тусовки ДК “Химик”, которая как раз шумела во времена нашего позднего детства. Ты был на тех концертах? Можешь об этом что-то вспомнить? Я был очень впечатлен, когда впервые там побывал, но тогда не совсем понимал все это, хотя сейчас примерно такое все и слушаю, так что подсознание ты не зря вспомнил…

Ну, туда я попал уже, переехав в Москву. Была там такая тусовка Mind­crush­er (проект Руслана Масленникова, лидера электростальской группы Меланхолия, студия и группа жива и сейчас  — В.П.) — под этим названием проводились фесты, была одноименная студия, вот как раз с ними мой брат очень плотно общался, да. А я в куда меньшей степени. Но, мне кажется, это было круто, особенно учитывая кучность населения и размеры города. Музыкально это, конечно, другая среда, я‑то всегда больше слушал иное совсем, но тогда мне все нравилось. Интересно было это слушать и видеть именно от сверстников, друзей, братьев. Тем более, что я тогда активнее впитывал всевозможные влияния.

А вообще как возникают эти влияния? Я помню, меня к музыке приучил отец, он сам музыкант был когда-то. Но, увы, единомышленников у меня, как и в твоем, видимо, случае, не было тогда. Это было время рейва, электронных всяких штук, а я тогда (да и сейчас, наверное) предпочитаю все-таки инструментальную, живую музыку. Каков твой путь к электронике?

Мне кажется, корни где-то в глубоком детстве и эфирах каналов типа Biz TV и 2х2 (тогда он никак не был связан с мультфильмами). Еще два очень сильных впечатления из детства — это музыка из латвийского мультфильма Фантадром, который сам по себе правильно повлиял на неокрепшую детскую психику и который я люблю до сих пор, и Axel F Харольда Фальтермайера, звуковая дорожка из фильма “Полицейский из Беверли-Хиллз”, никогда мною не виденного.

Но как-то плотно и серьезно я начал слушать музыку лет в 11–12. Причем много было всякого трэша, но вот как раз среди кассет моего родного брата — Леши — попадались всякие Tech­no Rave Par­ty’ 95, Dream Dance и саундтрэки к “Мортал Комбат”, куда ж без этого. А позже уже я узнал и про “Станцию 2000”, и стали попадаться подгоны от друзей вроде кассеты It’s Break­beat (до сих пор не понимаю, откуда туда нарезали трэки, там были довольно внушительные раритеты).

А записи начались, наверное, не с музыки все же. Все тот же двоюродный брат Сережа, “хардкорщик”, любил подурачиться, записывать звуки с телевизора и так далее — кажется, после этого я решил заниматься чем-то подобным, потом мы чудачили вместе, а в итоге я стал пытаться нарезать сэмплы с чужих записей и клеить из этого свою музыку. Инструментов тогда не было никаких.

Это сколько лет тебе было?

Лет 14–15, думаю. Еще с другом в Электростали у нас была рэп-группа, это — не соврать бы — лет в 13 происходило. Там тоже чужие треки резались, но в чисто прагматических целях — чтобы убрать вокал из какой-нибудь композиции.

Как возник проект Некубань? И что с ним стало?

Некубань появилась после нашего знакомства с Женей Галочкиным в 2006 году. Начался он с электротрэш-кавер-версии на лучшего российского рок-исполнителя Андрея Ковалева, а закончился смешным или бредовым (бредовость всегда была одной из важных линий проекта) экспериментальным хип-хопом, эмбиентом, сэмплоделикой и всякой другой петрушкой. Самыми смешными в истории Некубани были ее живые выступления, когда кое-кто все время забывал слова (рэп же типа), а кто-то по причине предкоматозного состояния не мог включить нужный сэмпл. Эх, дурацкие юные годы.

Собственно, Некубань стала позже Лесом. Первые несколько выступлений у него тоже были смешные, потому что заканчивались тем, что нам отключали звук (иногда справедливо). Потом было лучше, был альбом Эхо, который выпустил на кассете копенгагенский лейбл Skrot Up!, а на концертах звук выключать перестали.

Лес до сих пор существует и разросся до секстета с живыми участниками: Константином Суханом на трубе, Антоном Колосовым на басу, Феликсом Микенским на гитаре и Андреем Кимом на барабанах. Иногда они играют без меня как ЛСЕ. Все они очень крутые музыканты, хотя то, что получается у секстета, мне нравится не всегда, поэтому и не играю периодически. Дело не только и не столько во фри-джазе, а в умении слушать друг друга и взаимодействовать.

Строить кого-то и быть бэнд-лидером мне неинтересно, куда логичнее сосредоточиться на других проектах. Но людям нравится, мы играли на крупных мероприятиях вроде того же фестиваля Fields в Музеоне, делили сцену с Ночным проспектом, Godse, Nin­ja Glam и другими. Короче, Лес - это круто и дерзко.

До Некубани был Down­town и музыкальная журналистика, которая тогда, в общем, только приходила в Интернет. Я очень много думаю по поводу среды. Что такое среда? По-моему, это основной ресурс, которого нам не хватает: среда как возможный средний уровень, от которого есть возможность расти, не изобретая ничего заново. Эдакий уклад, традиция…

Да, во времена существования Down­town как раз появилась отличная среда. Хотя на меня это не особо повлияло все-таки. Среда — это важно, но я как-то полуаутсайдерски обычно существую. Так сложилось, что какой-то сплоченной тусовки вокруг меня никогда не было. Было что-то дружеское, было даже музыкальное, если вспомнить радиопроект на SOSH Radio, за который спасибо Андрею Вадамову, или наши с Женей подкасты на Podfm.ru. Но это не среда “музыкальных единомышленников”, скажем так.

Можно ли говорить о Plan A как раз как о попытке этих единомышленников найти?

Да, хотя мне кажется, что сейчас то, что я делаю, нужно в основном мне самому. Периодически меня зовут куда-нибудь играть, и один релиз скоро будет издан на другом лейбле, Sim­phon­ic Silence Inside. Но непосредственно Plan A это не затрагивает. Вообще, я слишком ленив и неповоротлив по части пиара и маркетинга (сам работаю в рекламном агентстве, что самое смешное). В целом, глядя в глаза Абсолюту, — кому нужно пропихивание собственной продукции в массы, особенно в условиях перенасыщения информацией? Глядя в зеркало, с другой стороны, можно задать себе вопрос — хочется ли полной безвестности? Наверное, нет. Но, в любом случае, это делается для себя, прежде всего. Остальное побочно.

Если в двух словах — среды хочется. Но она не создалась. Наверно, я ленивый. Что не останавливает меня в плане активности на лейбле.

Ты не первый человек, который, в целом, высказывает похожую мысль: мол, играть по правилам инфопотока пошло, но вроде бы и надо, а если надо, то ведь заиграешься и себя потеряешь. Я говорил о двух вопросах к тебе, что очень хочу давно тебе задать. Вот второй, он связан с тем, о чем мы говорим. Твоя последняя, кажется, или одна из последних записей в твоем закинутом ЖЖ: кроме музыки ничего не осталось. Я помню, как был поражен, впечатлен, расстроен, обескуражен, потому что понял, что это верно. Ты можешь сейчас, когда прошло уже почти 10, возможно, лет сказать то же самое (я — да). Но самое главное — музыка: готова ли развиться с человеком? Можно ли музыкой спастись?

И спастись, и убиться, конечно. Она может и объединять, и разобщать. Это была фраза человека, который отошел в мир иной. Очень интересный и необычный был человек, вот он точно был коллекционером настоящим, собирал раритетные фри-джаз-записи, любил экспериментальные всякие вещи. Помимо коллекционирования музыки, он о ней писал книгу. Но, увы, не дописал.

Имя назовешь?

Роман Дворянинов (трагически погибший редактор сайта “РГ” — В.П.)

…

Вообще, кажется, я стараюсь себя убедить, что все-таки что-то еще есть вокруг замкнутого мирка, в который я сам себя когда-то загнал. Но музыка никуда не денется, что бы в моей жизни ни происходило. А насчет развития музыки вместе с человеком — безусловно. Но очень многое из того, что я любил 10 лет назад, и кое-что из того, что любил 20 лет назад, я люблю до сих пор.

А как вообще произошел этот выбор: к электронной/экспериментальной музыке?

Наверно, это было закономерно, потому что я с детства любил танцевальную музыку (всевозможный шлак в том числе). Ну, а потом появилось более “странное и интересное” — джангл и брейкбит, скажем. И далее по списку. Сегодня я понимаю, что музыку на “электронную” и “неэлектронную” вообще не всегда можно разделить, особенно если мы говорим о каких-то экспериментах или импровизации. Иногда сложно что-то называть музыкой даже. Самого себя я до сих пор не могу называть музыкантом, хотя какие-то звуки у меня извлекать получается. Но все это не отменяет ценности процесса и результата. Это важный момент общения. Прежде всего, для участников и тех, кто стоит рядом с Plan A и помогает ему. Это: я, K.Ramp, Феликс Микенский, Гоша Dorsett, Akchorel­la Anvelo­tov­na, ты, Ваня Salfetky, Вася P_SH, Dobroe Tep­lo, Дима Ghost (D.I.M.I.), Бронислав Квадрелли, Nin­ja Glam, Лес, Дима Тиков, Леша zZzM­mM и еще кое-кто секретный. Если подумать, их немало.

А ведь кроме всех них, ты сотрудничал с Ли Скретчем Перри. Что это было за сотрудничество, как так получилось?

О! За этим стоит следующая история. Коля Зайченко - создатель кучи групп о Ли Перри в сети и ВК — запустил проект “Время петь псалмы”. В рамках этого проекта Дед (то есть Ли Перри) зачитал тексты Псалтыря, а еще спел кое-чего в диктофон и посмеялся от души. Он прислал эти записи Коле, а тот разослал их российским музыкантам, и каждый мог записать что угодно, используя этот материал. Я записал пару трэков, с одного из которых и начался Plan A — 20 марта, в Дедушкин День рождения. В тот же день наблюдались новолуние, затмение и происходило весеннее равноденствие, в общем, все к тому располагало. Лично я с Ли Перри не общался. Не считая случая после его московского концерта, когда он выходил из зала к машине, а мы с друзьями подбежали к нему и поблагодарили за все. Еще на том концерте я кинул ему майку с надписью World’s great­est grand­pa, но ее дальнейшая судьба мне неизвестна.

* * *

Это подростковое, конечно, из детства. Завидую парням, что крутят пластинки, девочки ноют у пульта, просят помедленнее, мальчики пободрее и веселее. Вот и Миша тоже. Собирает из лоскутов самые разные музкартины. В этот момент он похож на северного рыбака, накручивающего на банку расслабленного прикормом омуля. В глазах рыбы носятся Электросталь, Лес, ночные голоса за стенкой, двадцать две строчки вдруг выскочивших стихов, цикад и лестниц филфака. Теперь главное, чтобы иголка не соскочила. Чтобы омуль не удрал. Движение от буквы к букве, от точки к точке — пожалуй, Миша прав — и вправду неважно, важен миг, когда спина рыбака выгнется, и глаз рыбы окрасится усталым всплеском.

* * *

Как рождается идея звука? Связан ли звук со временем, или с местом больше?

Идеи рождаются как угодно: по дороге куда-нибудь, во сне, но чаще — т.к. я шарлатан — все-таки во время сидения за инструментами. Влияют на него и время, если ты имеешь в виду некий жизненный промежуток, и место, где находишься. Опять же, какие-то тренды или чужие звучания — все это тоже влияет. Да, собственные мысли не всегда получается правильно, как они выглядят в голове, оформить в звуке, да и, как правило, процесс — это именно процесс, т.е. все появляется по ходу действия.

Я связываю звук с местом. Вот в Карачарово, у завода по варке ДСП возле платформы “Перово”, каждое утро играет идеальный эмбиент. Как влияет город на тебя? Есть ли у тебя такие места?

Да, подобные вещи мне очень хорошо знакомы. Собственно, это как раз тот момент, когда не важно — музыка перед тобой или нет. Мне в детстве очень нравился шум мусоровоза, который приезжал под окна нашей квартиры. А еще очень часто отопительные системы домов или, например, моторы машин издают замечательные звуки. Это все тоже влияет, конечно. И я использую периодически полевые записи, какие-то записанные шумы окружающей среды — не только городской, любой…

Совсем недавно ты побывал в Штатах — и даже привез оттуда альбом. Расскажи об этой поездке. Настолько ли там все по-другому? Правда ли, что Америка — это Россия, но с хорошими дорогами?

Получилось так, что моя девушка Лера как журналист отправилась в США в пресс-тур. А я отправился с ней, но в пресс-туре не участвовал, естественно. Поэтому у меня было время поболтаться по окрестностям (все больше окрестностям отелей) и позаписывать музыку. Тем более, большая часть моих инструментов сама по себе компактных размеров. Например, я записывал цикад в парке, пока сгущался вечер, — не абы какое открытие, но это именно попытка передать звучание места и отчасти атмосферу момента. Там же записал трэк, он так и называется — Peachtreeci­cadas. Я вообще старался во время этой поездки все записывать на ходу, насколько это возможно — благо, у меня было время.

Довольно странно сравнивать страны, прожив в одной 30 лет и побывав в другой несколько дней. Но что бросается в глаза в Штатах — так это более расслабленная атмосфера и менее напряженные люди. Универсальная точка соприкосновения всех стран — нормальные люди. Они есть везде, но не всегда их воспитывает таковыми система. Да, Plan A и все, что делаю я или мои друзья, я не мыслю в рамках какой-то “российской” реальности, это вообще тупиковый путь, по-моему. Хотя этот путь модный сейчас, к тому же, у некоторых получается работать в таком ключе — но тут вопрос чистой эстетики: написания названий на кириллице, оформления в стиле “эйсид-хохлома”…

Как-то видел цитату некоего третьего лица, а цитировал, по-моему, музыкант и журналист Ник Завриев -  почему, мол, в такой огромной и богатой всем, в т.ч. людьми и мозгами, стране, как Россия, не появилось за последнюю сотню лет ни одного стиля музыки? Вот мне это тоже непонятно.

Ты совмещаешь работу в агентстве и занятия музыкой. Работа мешает? Как удается совмещать?

Работа мешает всегда. Поэтому иногда я не хожу на нее. Совмещать работу, творчество и “личную жизнь” вообще не просто, как оказывается. Но я все же не грузчик, не предприниматель и не “серпент” (так один товарищ называет канцелярских работников), так что на нагрузку или отсутствие времени жаловаться не приходится. Хотя, естественно, этот путь неправильный, надо жить в сквоте и грабить случайных прохожих.

–беседовал Виктор Пучков