Это любимая, возможно, моя легенда. Из “Путешествия на Запад”, какая-то мельчайшая капелька небесно-водяной литургии раскалывает гору, и из ее скованного веками чрева на свет выходит обезьяна. Сунь Укун, будущий мудрец, равный Небу, служащий Верхнего Храма, разрушитель Дворца Благости, усмиренный ладонью Будды и ею же освобожденный для поиска священных книг. С великим русским писателем Бакиным похоже: откуда он взялся? С этими руками, намозоленными рулевым колесом, этими сапогами, глазами-дорогами, этими рассказами, чеканно-извилистыми, точно подпорка самого Океана, с этим романом о 16 веке. И не романом даже — только абрисом его. Проще всего говорить о Бакине как о чем-то исключительном. Но исключительность эта выражена прежде всего в том, что Бакин — живое, явленное свидетельство второй, другой культуры, третьего пути. Как, например, Батюшков. Как Петров. Добычин. Или (популярный ныне) Введенский. Путь этот — не против, а скорее окрест. Путь, хлопковой ниткой, печальной усмешкой, хромым псом соединяющий, может быть, русский мир со всеми остальными мирами и — выше — с общечеловеческой культурой. И вот Бакин. Дмитрий Бакин. Стражник лжи. Сын дерева. Последний смотритель кладбища. Вот ведь еще одно дело второй культуры: ухаживать за могилами, поправлять оградки, протирать обелиски, тушить свечные огарки. Важное, тихое дело.
Полное собрание сочинений Дмитрия Бакина, изданное вдовой писателя
Самого Бакина не стало ровно год назад. Кому перешли его ключи, мы не знаем. А знаем теперь лишь триста пятьдесят страниц его великой прозы, изданной полностью только сейчас. Три повести, пять рассказов, начатый роман, письма и одно интервью. Не самое легкое чтение. Прежде всего, думаю, потому, что проза эта требует навыка, навыка знать или хотя бы подозревать о себе больше. В сутолоках слов, выстроенных в идеально-скорбном дорическом порядке, раскрошены иглы самых тайных глубин психических перверсий, инвалидностей, складывающих обыденную и такую близкую нам жизнь: столкновение семей в бетонных коробках, плацкартное родство, сиротство, похороны. Речь не о простом сближении героя и читателя, Бакин сознательно нивелирует любые идентификации в стороны, делая равным читателю текст, но не его содержание. Это проза шамана, колокольный звон.
Не многие знают, Бакин встречался с Маркесом. В тени колумбийского полдня на дипломатической даче они разговаривали. О чем, Бог весть, но разговаривали. Два мага. Неслышно, как капелька световой литургии.
Д.Бакин
У моей любимой легенды есть продолжение. Таньский монах со своей свитой отплывает к дворцу Будды, лодку качает, монаха бросает на борт и в водной глади он видит, как проплывает его собственное тело. “Так нужно!” — поясняет переоблачившийся в свои лучшие одежды Сунь Укун застывшему в ужасе священнику. Буря прекращается, в солнечном зареве пылает Небесный дворец. Лица путников тускнеют, потому что Бога иначе не увидеть. “Так нужно” Бакина — это его “другая профессия”. Все совпадает. Проза — лодка, Бакин — Укун, ты — таньский монах, призванный Небом привезти на Восток книги. И может пройти тысяча лет, прежде чем нашу тускнеющую жизнь отразит луч световой литургии, выскользнувшей из подкладки самого неба. Мне хочется верить, что там у него все хорошо. Что Бог видит его в самых лучших одеждах.
–Виктор Пучков