Нача­ло янва­ря. Тал­лин, зады­хав­ший­ся пер­вые десять дней ново­го года от сне­га и влаж­но­го мор­ско­го вет­ра, как-то вдруг избав­ля­ет­ся от пья­ных тури­стов и пере­кра­ши­ва­ет­ся в буд­нич­ные цве­та, сля­коть и какую-то серую тиши­ну. Изред­ка слыш­ны гуд­ки запол­нен­ных похмель­ны­ми фин­на­ми паро­мов, кри­ки кру­жа­щих воз­ле русал­ки лебе­дей, по при­выч­ке жду­щих белых ощип­ков хле­ба от сен­ти­мен­таль­ных рус­ских, кото­рые сей­час в глу­пом ожи­да­нии сто­ят сей­час на лат­вий­ской гра­ни­це в окру­же­нии оде­тых в похо­жую на нацист­скую фор­му тамо­жен­ни­ков, с тру­дом скры­ва­ю­щих свое незна­ние наше­го язы­ка. 10 янва­ря. Город пусте­ет и тает стре­ми­тель­но, как буд­то снег — это тоже часть ярмар­ки, кото­рую спеш­но демон­ти­ру­ют уны­лые эстон­ские пар­ни. Пожар­ни­ки сби­ва­ют сосуль­ки по ули­це Пикк. Лени­вые про­дав­цы вой­лоч­ных шер­стя­ных тка­ней нехо­тя откры­ва­ют свои лав­ки — все рав­но сто­ять весь день пусты­ми. И даже про­дав­цы жаре­но­го мин­да­ля из вычур­ной лав­ки ресто­ра­на Олде Хан­са вынуж­де­ны раз­да­вать свои оре­хи, дабы хоть кто-то купил боль­ше, чем попро­бо­вал. Каж­дый час на пустой ули­це перед Ста­рой апте­кой бело­ку­рый эсто­нец в крас­ном кол­па­ке сто­нет и зазы­ва­ет хму­рых сооте­че­ствен­ни­ков в лав­ку, но они не обра­ща­ют на него ника­ко­го вни­ма­ния. С улиц исче­за­ют суве­ни­ры, их неко­му пока­зы­вать боле. Весь ста­рых город с баш­ней Тол­стая Мар­га­ри­та, сыре­ет, покры­ва­ет­ся каким-то мрач­ным тума­ном, гас­нет, как мираж, как мрач­ный ата­визм в кле­щах совре­мен­ных зда­ний, тор­го­вых мол­лов и офис­ных центров.

Вме­сте со сне­гом исче­за­ет и сам Тал­лин, перед гла­за­ми его невзрач­ность, бед­ность, запу­щен­ность, кри­виз­на. В общем, это беда всех восточ­но­ев­ро­пей­ских горо­дов, могу­щих суще­ство­вать толь­ко в атмо­сфе­ре кар­на­ва­ла. Наше дви­же­ние из Талин­на в Пра­гу, затем в Дрез­ден и даль­ше к севе­ру Гер­ма­нии еще боль­ше убеж­да­ет меня в этой мыс­ли. Все­об­щая бед­ность, какая-то поки­ну­тость, отсут­ствие духа быть собой, впро­чем, эта ста­рая мен­таль­ная улов­ка — “стань самим собой”, “обре­ти себя” — она совсем тут не при­жи­лась, у нас невоз­мож­но быть самим собой, это фик­ция, нам это ясно, в отли­чие от тех же, ска­жем, аме­ри­кан­цев, выби­ра­ю­щих ком­форт как атри­бут сти­ля, фран­цу­зов, пред­по­чи­та­ю­щих утон­чен­ность как мен­таль­ное каче­ство. Их тщет­ный поиск себя — это их стиль и их тра­ге­дия. Тра­ге­дия Восточ­ной Евро­пы заклю­ча­ет­ся в ста­нов­ле­нии, она не может рас­ти. Это атри­бут отсут­ствия исто­рии. Малень­кие наро­ды гор­ды, но неле­пы в сво­ем стрем­ле­нии обре­сти ее. Отсут­ствие исто­рии исклю­ча­ет рели­ги­оз­ность, они с радо­стью пре­вра­ща­ют свои куль­то­вые построй­ки в мемо­ри­а­лы и музеи, водят по ним тол­пы зева­ю­щих при­ез­жих и в тоже вре­мя ста­ра­ют­ся не вме­ши­вать­ся в ход их есте­ствен­но­го раз­ру­ше­ния, так спра­вед­ли­вей, так кра­си­вей, в кон­це кон­цов, реша­ют они. Эта эро­зия памят­ни­ков не может не отра­зить­ся на чело­ве­ке. Мы сто­им воз­ле пусто­го поста­мен­та памят­ни­ка Сол­да­ту-осво­бо­ди­те­лю и изу­ча­ем кар­ту, нам нуж­но попасть в одно из под­соб­ных поме­ще­ний мест­ной Наци­о­наль­ной биб­лио­те­ки, имен­но там нас ждут. Мы про­хо­дим вниз по скве­ру, оги­ба­ем цер­ковь како­го-то Кар­ла, пере­хо­дим ули­цу. На про­ход­ной нас никто не останавливает.

Мы вер­ну­лись в сырой вет­ре­ный Ста­рый город, замерз­ли, зашли в Пеп­пер Сак и выпи­ли там немно­го вод­ки. Девуш­ка, при­ни­мая от меня рас­чет, поче­му-то улы­ба­лась и пло­хо пыта­лась выра­зить свою бла­го­дар­ность по-англий­ски. Я спро­сил, а будет ли тут сего­дня вече­ром пред­став­ле­ние со шпа­га­ми и выпив­кой. Она ска­за­ла — нет, тури­стов совсем не оста­лось в городе.
В Тал­лине осо­бен­но чув­ству­ет­ся ущерб­ность все­го наше­го пост­со­вет­ско­го состо­я­ния. Мы как буд­то заля­па­ны чем-то, зна­ем об этом, стес­ня­ем­ся это­го. Для нас город — это не вызов, а про­сто некая пара­диг­ма, от кото­рой надо изба­вить­ся, уйти, уехать, забыть. Дело не в суе­те, ско­ро­стях, людях. В чем-то совсем дру­гом, совсем. Сквозь цен­траль­ные воро­та про­хо­дят оран­же­вые криш­на­и­ты, я пыта­юсь их сфо­то­гра­фи­ро­вать, они оста­нав­ли­ва­ют­ся и начи­на­ют мне пози­ро­вать. Фото­гра­фия все рав­но не полу­ча­ет­ся, слиш­ком пло­хой свет или про­сто у меня кри­вые руки.
В гости­ни­це мы встре­ча­ем пожи­ло­го фина, про­сим его рас­ска­зать о Хель­син­ки, сто­ит ли вооб­ще туда ехать. Фин дол­го сооб­ра­жа­ет и гово­рит, что един­ствен­ная досто­при­ме­ча­тель­ность сто­ли­цы Фин­лян­дии — Сток­ман в цен­тре. А в целом, он не сове­ту­ет туда ехать. Мы выпи­ва­ем и с ним, запи­ра­ем­ся в удуш­ли­вом малень­ком номе­ре сту­ден­че­ско­го оте­ля. Мило­вид­ная рус­ская хостесс с груст­ным лицом при­но­сит нам чай­ник вина.

–В.П.