Конеч­но, я ошибаюсь.

Десят­ки раз пере­смат­ри­ваю эту сце­ну, ту самую: юный Михал­ков в кедах неспеш­но напе­ва­ет, идет к экс­ка­ла­то­ру, тут пес­ня пре­ры­ва­ет­ся: “Моло­дой чело­век, ты че кри­чишь?” Имен­но “че”. И так под­жи­ма­ет губы, локо­ны застен­чи­во сви­са­ют. “Я пою”.

Оши­ба­юсь, конеч­но. Ника­ко­го “че”, и у Носо­ва в рас­ска­зах все вре­мя “ты чего реве­ла?” Зна­ки важ­ны, конеч­но, “чего” — фор­ма мос­ков­ско­го гово­ра, кото­рый, воз­мож­но, и выро­дил­ся уже. И тем не менее. Это ведь вопрос из наше­го времени.

Ты че кри­чишь? — Я пою.

Пою нена­зван­ны­ми соло­вья­ми, опоз­дав­ши­ми, может быть, на всю жизнь, с гла­за­ми Тур­дей­ской Манон Лес­ко. Шпа­ли­ков, Цыфе­ров, Пет­ров, “вто­рая культура”.

–В.П., кадр из филь­ма “Я шагаю по Москве”