А перед этим я думал вот что. Ну вот писатель, кого же надо переписывать в блокноты, чтобы приручить его стиль, чтобы вытянуться перед ним в струнку. И вспоминал также. Я тогда только вернулся из армии, перед поступлением в институт оставалось немного времени, и я устроился помощником мастера в Автодор. Крутили баранку, заделывали дыры (в основном на холодную) восстанавливали движение, в общем. Музыки тогда много было, даже больше, чем черных рук. Часто на раз, послушал, потом опять новое, выменял, сгонял в выходной на Горбушку, новое, новое, новое, я раб этой привычки. И я знал, в целом, каким нужно быть музыкантом. Как писали тогда в журнале Vod­ka, есть одно неизменное правило (у них это: девушку после концерта первым выбирает вокалист). У меня правило было таким, вокалист должен играть на гитаре, никогда не должен петь вместе с кем-то, никаких подпевок, особенно от женщины, тут либо она, либо он. Никаких вместе. Хорошо помню, как раз гитарная музыка потихоньку возвращалась. Русская тоже, идеологическая, правая, левая. Вчера совпала погода, поэтому и вспомнил, по личной своей привычке стал сравнивать музыки и литературы, стал думать о призвании, как обычно.

Дилемма была простой, идти ли на Ясную поляну или повернуть домой. Я ждал победы Самсонова, интересно было посмотреть, все-таки круто, когда добиваются, особенно те, кто, как крокодильчик, из одного с тобой гнезда. Велика ли разница, Ногинск или Подольск, 34 или 42? Конечно, нет. Серега как-то намеренно к этому шел. Литература как карьера, нормальный исход, без открытий.

Тогда, в моем прошлом, музыка быстро сменилась литературой, оги, пироги, билингва, кузьминский, сегодня, семеляк, Лимонов, вднх. Какая музыка, если Шилдс никак не допилит альбом. Я прокладывал дороги холодным асфальтом и знал, что писатель должен быть смелым. Природой застенчивый, я выбирал сверхлюдей себе в компаньоны. Горжусь каждым, с кем есть и был. Очень скоро меня свернули на садки языка, на кусты непонятного, ритмичного, всего того, что не было и не будет в Бетховенском зале вчера, сегодня, завтра. Другая Россия, другая смелость. Какой же стиль переписать? Ответа не было, не было и блокнота. Я повернул домой. Мемуары мои стали писать себя сами.

Начинать нужно с места, думал я. Место — как битумная эмульсия, слова — как каменная крошка и пыль. Никакой мысли, как тогда, только радость работы, только правильный шаг и выдержка уровня, не выше земли. Очевидно, что таким путем идет только устная речь, а речь — убежище разговора. Действия, кажется, нет, но все-таки есть. Это движение не подчинено замыслу, поэтому тут нет мысли. Осталось понять, как это выкрутить, как зафиксировать, нужно ли здесь письмо?

Ответа не было.

В очереди передо мной, у кассы Крошки-картошки, она сказала: мне, пожалуйста, клубенёк.

–В.П., картина: John Atkin­son Grimshaw